– Не суйте нос куда не надо, а то машинка защелкнется и вы потеряете добрую половину своей былой привлекательности. – Просквозившая в ее тоне серьезная нотка заставила Сорокина комично поднять руки в знак капитуляции. – Право же, когда вплотную приглядишься к людям, невольно проникаешься жалостью, даже гуманизмом ко всем пытающимся переделать их на высший образец.

Замечание Юлии относилось к толпе, заторопившейся на чудо, пришлось прижаться к стенке. Скоро никого, кроме них, не осталось в опустевшем проходе.

– Дорогая, я не собирался огорчать вас, но вы так похудели... и мне не нравится тревожность в ваших глазах, словно приходится обороняться от какой-то безумной идеи. Если не секрет, что именно происходит с пани Юлией?

– Я очень сложно живу сейчас. Высокая гора и отвесная пропасть над нею.

– И вроде воздуху не хватает порой, так? Узнаю симптомы... это и роднит вас с выдающимися менталитетами современности, как сказал бы ваш уважаемый папа. Со мною в том числе, с вашего позволения. Дело поправимое, если нет другого диагноза...

Она надменно усмехнулась:

– Я тоже имею склонность к юмору, но здесь несколько иные переживания, чем у передовиков животноводства, в которых, судя по последнему фильму, вы так сильны. Случилось, Женя, что на вершине горы я вошла в странное облако. Мне в нем нехорошо.

– Но разве нет у пани Юлии интеллектуальных друзей, чтоб какой-нибудь смельчак протянул руку сойти назад, к людям?

– Пусть протянет.

– Он не прочь, но ведь для этого ему потребуется побывать на месте действия.

– Мы могли бы отправиться туда немедленно.

Вслед за бурей аплодисментов наступившая тишина возвестила начало аттракциона. С тоской во взоре Сорокин обернулся на проход к арене, и Юлия до конца насладилась его плебейским сожалением о пропадающем билете, стоившем даже ему таких усилий.

– Неплохая мысль, но боюсь, мы уже опоздали к началу. Меня так долго звали, что не хотелось бы обижать приятелей, самого чародея в том числе.

– Значит, вы его знаете?.. Встречались с ним?

– Немножко... ведь кое-кто из видной цирковой бражки иногда снимается у нас. Мастер своего дела, но как у большинства фокусников весь ум у него в пальцах, – с детской правдивостью во взоре отвечал режиссер Сорокин. – Слушайте, Юлия, у меня есть дельное предложение: давайте мы отправимся к вам сразу после представления?

Юлия успокоительно коснулась его руки:

– Я вас понимаю, мальчик вцепился в приглянувшийся ему пряник и не хочет выпускать... но до конца сезона у Бамба еще пять выступлений. По телефонному звонку я устрою вас на любое. Кроме того, чуду предшествует научная лекция, чтобы немножко продлить хронометраж номера. Вот папа сейчас и треплется там о вреде суеверий в сознательном социалистическом обществе.

– Ну, что же, во всем цивилизованном мире принято заворачивать товар в шумную оберточную бумагу, чтобы продлить трудящимся удовольствие покупки, – и все еще сомневаясь в чем-то, согласился Сорокин. – Кстати, далеко отсюда до вашей горы?

– О, мы поедем быстро и вернемся до ночи, у вас нет причин колебаться, итак, поехали?

– Тогда мне остается пане Юлии раскрыть секрет моих колебаний. Я сегодня пеший, мой конь как раз на перекраске.

– Мы отправимся на моей.

Наружные лампионы были уже погашены, цирковая программа близилась к завершенью, но как обычно в гастрольные вечера тесный бульварный проезд перед зданием был запружен людьми. Конная милиция здесь и там монументально возвышалась над изреженной толпой, не подлежащей разгону, так как ничем не нарушала уличного распорядка. Снова, расходясь на целую ночь, накрапывал дождик, но, невзирая и на поздний час, все они там, милиционеры тоже, понуро и горько, не спускали глаз с наглухо закрытых дверей. Возможно, дожидались окончанья, чтобы поймать в глазах у выходящих отблеск только что совершившегося, загримированного чуда. Оно должно было подтвердить им существованье чего-то в нарушение повседневных законов бытия от распорядка коммунальных квартир до обязательного всем всемирного тяготения.

Сборище расступилось с открытой враждебностью к людям из расы господ, пренебрегших самой надеждой для неведомых смертных целей. Иные дантовским шелестом губ просили билетика, – режиссер воздержался из-за реальной угрозы быть растерзанным вместе со своею дамой... под конец пришлось протискиваться локтями, почти бежать. Машина находилась в темном переулке за бульваром. Просто везло Сорокину, что собственная его жестяная коробка оставалась в гараже, – рядом с автомобилем Юлии она выглядела бы совком для уличного мусора – только с окошками и на колесах. Казалось, все адские соблазны капиталистической цивилизации сочетались в длинном, для лучшего пожирания космических пространств, транспортном агрегате, правой стороной взобравшемся на тротуар, чтобы не загромождать проезжей части проулка.

При погрузке в него Сорокин испытал знакомое, довольно тошнотворное чувство личной невесомости, с каким вступал когда-то в мрачный особняк на Банковской.

– О, откуда пани Юлия раздобылась такой таратайкой?.. Заморский дядя? – и с кривым ртом высказал сожаление, что в роду у него не нашлось конквистадоров для завоевания золотоносных песков за океаном. – Или тетя?

Юлия не откликнулась: слишком много цветных и мигающих точек на пульте требовали ее внимания. Что-то бешено проструилось под ногами, и путешествие началось. Дождь хлестал снаружи, но внутри было тепло и сухо. И до такой степени не достигали сюда житейские огорченья, даже изъяны мостовой, что наблюдать предночную уличную суматоху за стеклом было приятно и беззаботно, как, наверно, с неба. Пока из лабиринта выбирались на простор, магнитный негритенок над пультом лишь дважды тряхнул головой, – позже у него не было повода для потрясений. Вдруг Сорокину стало ясно, что за полчаса подобной скорости можно умчаться даже в такую даль, откуда нет возврата. Последнее слово техники, изворотливое до