крепко держались за перила. Катер вынырнул из-под моста, и Брунетти обернулся — на той стороне картина была точно такой же: люди осторожно карабкались вверх по деревянному настилу, более скользкому, чем камень, и куда более коварному.
Вскоре они поравнялись с Пьяцеттой. Между библиотекой и дворцом навалило столько снегу, что солнце, отражаясь от белых сугробов, слепило, и Брунетти на миг прикрыл ладонью глаза. Старый добрый святой Федор все так же сидел на своей колонне, пытаясь поразить копьем крошечного дракона. Какая безнадежная, какая бессмысленная борьба! Может, хоть сегодня, мелькнуло у Брунетти, неутомимый святой, врага которого запорошило снегом, немного отдохнет?
Брунетти смотрел на проплывающие мимо купола церквей, уже проглядывающие сквозь подтаявшую под лучами утреннего солнца наледь, и статуи святых, среди которых неожиданно мелькнула царственная фигура льва. Шедшие одна навстречу другой лодки обменивались приветственными гудками. Брунетти жмурился от удовольствия.
Когда он открыл глаза, лодка проходила мимо моста, на котором, несмотря на ранний час, уже толклись суматошные туристы. Все фотографировали одно и то же — место остановки осужденных, где они делали последний глоток вольного воздуха, прежде чем под конвоем отправиться дальше — в камеру, на пытку или на казнь.
Снега уже почти не осталось, а когда Брунетти добрался до церкви Святого праведного Захарии, он и вовсе сошел на нет. В своих вмиг ставших неудобными ботинках на толстой резиновой подошве комиссар почувствовал себя на редкость глупо.
Охранник у входа в квестуру поздоровался с ним, лениво козырнув. Брунетти спросил, на месте ли Вьянелло, но инспектора еще не было — как и вице-квесторе. Это, впрочем, Брунетти ничуть не удивило. Патта наверняка еще в пижамке — нежится в постели и всей душой надеется, что мамочка напишет ему записку, что сегодня на работу он опоздал из-за снегопада.
Брунетти направился в приемную к синьорине Элеттре.
— Вы не сказали, что видели его фотографию, — с упреком проговорила она, даже не поздоровавшись. Сегодня синьорина Элеттра надела черное платье и шелковый пиджак оранжевого цвета — такого же цвета хламиды носят буддийские монахи. Яркий жизнерадостный пиджак резко контрастировал с серьезным голосом синьорины.
— Да, — спокойно ответил Брунетти, — видел.
— Очень все было плохо? Ну, для него? — спросила она, и Брунетти вздохнул с облегчением — значит, она только слышала про существование фотографии, но саму ее не видела.
Брунетти удержался и не стал приукрашивать события.
— Все произошло очень быстро, — честно сказал он. — Думаю, для него все случилось совершенно неожиданно.
— Почему вы так в этом уверены?
Брунетти вспомнил, как лежал на земле Гуарино. Что осталось от его челюсти.
— Вам это знать совершенно не обязательно. Поверьте мне на слово, хорошо?
— Как вы думаете, кем он был? — спросила вдруг она.
Этот вопрос вверг Брунетти в замешательство: слишком много на него было ответов. Гуарино был карабинером. Человеком, которому безоговорочно доверял Авизани. Детективом, расследовавшим дело о нелегальных перевозках мусора — хотя, конечно, Брунетти знал о нем и кое-что еще. Гуарино интересовался юношей с взрывным темпераментом, который любит играть и не умеет проигрывать и которого, возможно, зовут Антонио Террасини. И он расстался со своей женой.
Обдумывая все это, Брунетти вдруг неожиданно для самого себя понял, что верит каждому слову Гуарино. Тот старательно уходил от большинства его вопросов, но если и давал хоть какие-то ответы, сомневаться в их правдивости не приходилось.
— Думаю, он был честным человеком, — наконец произнес он.
Синьорина оставила это заявление без внимания.
— Фотография ведь ничего не меняет, верно? — после паузы заговорила она. Брунетти согласно кивнул. — А в то же время это не так. Фотография делает все это более реальным.
У синьорины Элеттры редко возникала проблема с выбором нужных слов, а вот Брунетти сейчас не знал, что сказать ей в утешение. Наверное, ничего.
— Впрочем, я вовсе не об этом собиралась с вами поговорить, — сказала она. Но, прежде чем она успела объяснить, что имеет в виду, послышались шаги и, обернувшись, они увидели Патту. Вот кто был вылитый капитан Скотт — если б у того вдруг оказалось достаточно времени и денег, чтобы прошвырнуться по магазинам в Мерсери. Бежевый пуховик с обшитым мехом капюшоном Патта легкомысленно оставил расстегнутым — чтобы все видели шелковую подкладку. Из-под куртки выглядывал твидовый пиджак от Харриса и темно-вишневая водолазка, судя по виду, из чистого кашемира. На ногах были резиновые сапоги — буквально неделю назад точно такие же Раффи показывал отцу в витрине «Герцога Аостского».
Выпавший ночью снег, казалось, поднял настроение всем горожанам. Увы, на Патту он произвел прямо противоположный эффект. Вице-квесторе кивнул синьорине Элеттре — он никогда не решился бы повести себя с ней грубо, хотя назвать этот кивок дружелюбным тоже было нельзя, — и бросил Брунетти:
— Пойдемте в мой кабинет.
Брунетти прошел вслед за начальником и подождал, пока тот выпутается из своей парки. Патта предусмотрительно вывернул ее подкладкой наружу — чтобы знаменитый узор в клеточку фирмы «Барберри» был виден всем — и повесил на спинку стула перед своим столом. Он махнул рукой, предлагая Брунетти присаживаться.
— Что, нам светят неприятности? — без всякой преамбулы спросил Патта.
— Вы про это убийство, синьор?
— Разумеется, про него. Карабинер — мало того, еще и
Брунетти подождал, подозревая, что вопросы Патты носят чисто риторический характер, однако, видя искреннее возмущение и даже негодование начальника, ответил:
— Что точно у них происходит, мне неизвестно, синьор. Думаю, они не хотят, чтобы мы вмешивались в это дело. Капитан, с которым я вчера разговаривал — кажется, это он вам звонил, — ясно дал мне понять, что карабинерия считает это дело своим.
Лицо Патты прояснилось — у него явно гора свалилась с плеч.
— Вот и ладненько. Пусть забирают его себе. Правда, я все равно не понимаю, как такое могло случиться с работником карабинерии. Он же вроде казался таким разумным малым. И вот тебе, позволил себя убить, да еще при таких обстоятельствах.
Словно фурии, беснующиеся в мозгу сведенного с ума виной Ореста, на языке у Брунетти завертелись десятки вариантов ответа, полные сарказма и иронии. Но он мужественно затолкал их обратно и вместо этого сказал:
— Понимаете, синьор, пока не ясно, как это все случилось. Возможно, убийц было несколько.
— Все равно… — пробормотал Патта и замолчал, не закончив фразу. Похоже, решил, что беспечность и неосмотрительность Гуарино слишком очевидны, чтобы называть их вслух.
— Раз вы считаете, что лучше нам отказаться от этого дела… — протянул Брунетти, голос которого звучал симфонией неуверенности и осторожности. — Правда, есть одно «но»… Впрочем, нет, пусть действительно забирают это дело себе.
Патта накинулся на него, как злобный хорек:
— На что это вы намекаете, Брунетти?
— Понимаете, когда я говорил с Гуарино, — с притворным безразличием произнес Брунетти, — он сказал мне, что у него есть подозреваемый по тому делу об убийстве в Тессере… — И, не дожидаясь вопроса Патты, добавил: — Убили владельца транспортной компании. Перед Рождеством.
— Я не идиот, Брунетти. Я и рапорты читаю, если вы не в курсе.
— Разумеется, синьор.
— Ну, так что вам сказал этот карабинер?
