привлекательной. Тогда как мы видим в ней только расплывшуюся толстуху с сальной кожей. Не то что женушки многих моих деловых партнеров, — не удержался от колкости граф.

Сам Брунетти видел между ними много общего, но счел за лучшее промолчать.

— В наше время Франку Маринелло осуждают из-за того, как она выглядит, — говорил граф. — То, что она сделала со своим лицом, так странно и необычно, что людям трудно удержаться от комментариев. — Граф умолк.

Брунетти терпеливо ждал.

— Одному богу известно, сколько жен моих приятелей проделывали над собой то же самое: подтягивали глаза, подбородки, даже все лицо сразу, — прикрыв веки, вздохнул граф. Открыв глаза, он посмотрел не на Брунетти, а на портрет. — А Франка… Она делает то же, что и они, разве что идет до конца. И в результате приходит к полнейшему абсурду. — Он взглянул на зятя. — Мне вот что интересно: думают ли женщины, когда обсуждают и осуждают Франку, о себе? Они относятся к ней как к цирковому уродцу, но, может, тем самым пытаются заверить самих себя, что никогда не решатся на подобное? Что их эксперименты над собой не зайдут так далеко?

— Все равно это не объясняет, зачем она это с собой сделала, не так ли? — спросил Брунетти, вспомнив странное лицо Франки, делающее ее похожей чуть ли не на инопланетянку.

— Бог знает зачем, — пожал плечами граф и спустя секунду добавил: — Если она с кем и делилась, так только с Донателлой.

— Вы так думаете? — удивился Брунетти. С чего это вдруг Франка будет с кем-то делиться такими вещами? Тем более с графиней?

— Разумеется, Донателла в курсе, я не сомневаюсь, — уверенно заявил граф. — Они дружат еще с тех пор, когда Франка училась в университете. У Донателлы есть кузен, который служит священником в тех местах, откуда родом Франка. Которая, в свою очередь, приходится этому кузену дальней родственницей. Он и попросил Донателлу позаботиться о Франке, когда та приехала в Венецию. Она ведь тут никого не знала. И они сразу подружились. — Прежде чем Брунетти успел открыть рот, граф предостерегающе поднял руку. — Только не спрашивай, как это так вышло. Впрочем, Донателла о ней очень высокого мнения. Ты не задумывался, с чего это вдруг на приеме оказался напротив Франки? — с мальчишески озорной улыбкой спросил граф.

Разумеется, задумывался.

— Нет, не особенно, — соврал Брунетти.

— Это все Донателла. Она знает, что Франке не с кем обсуждать прочитанное, как, впрочем, и тебе. Так что, когда я предположил, что вам понравится беседовать друг с другом, она с радостью согласилась посадить вас друг напротив друга.

— Мне и впрямь понравилось.

— Хорошо. Донателла будет рада это слышать.

— А ей понравилось?

— Кому?

— Синьоре Маринелло, — ответил Брунетти. — Ей понравилось со мной беседовать?

Граф как-то странно на него посмотрел — то ли удивившись самому вопросу, то ли тому, что Брунетти назвал ее по фамилии.

— Понятия не имею, — ответил он и, словно устав вдруг обсуждать женщину из плоти и крови, показал рукой на портрет: — Мы с тобой говорили о понятии красоты. Кто-то ведь счел эту женщину достаточно красивой, чтобы написать ее портрет, верно? Или чтобы заплатить художнику, — добавил он.

Брунетти обдумал эту мысль, еще раз взглянул на отвратительную бабу на картине и неохотно признал:

— Наверное.

— Так что то, что сделала с собой Франка, вполне может кому-то прийтись по душе — скорее всего, ей самой. Впрочем, я слышал, что не ей одной, — уже не так весело добавил он. — Ты же знаешь, Гвидо, что у нас за город — он кишит сплетнями.

— Что, уверяют, у нее есть любовник?

Граф кивнул.

— Донателла тут как-то вечером ляпнула кое-что, а когда я попытался узнать, что она имеет в виду, сразу умолкла — сообразила, что сболтнула лишнее. Думаю, тебе такое поведение знакомо — по Паоле, — не удержался от шпильки граф.

— Совершенно не знакомо, — парировал Брунетти. — А что еще про нее говорят? — поколебавшись, спросил он.

— Да ничего. Ты же понимаешь, мне такие вещи обычно не рассказывают.

Брунетти вдруг резко расхотелось обсуждать Франку Маринелло, и он решительно спросил:

— Так о чем вы хотели со мной поговорить?

На лице графа промелькнуло разочарование.

Брунетти видел, что тесть подбирает слова.

— Ни о чем особенном, Гвидо. Мне просто нравится с тобой разговаривать, вот и все. А нам редко выпадает возможность спокойно поболтать — все дела да дела. — Граф смахнул с плеча пылинку и, посмотрев на Брунетти, сказал: — Надеюсь, ты не в обиде?

Наклонившись вперед, Брунетти положил руку графу на плечо.

— Я в восторге, Орацио, — ответил он, не в силах объяснить, почему его так тронули слова графа. Вновь переведя взгляд на картину с пышнотелой дамой, он заметил: — Паола наверняка бы сказала, что это портрет женщины, а не леди.

Граф рассмеялся.

— Нет, что ты, она бы ни за что на свете так не сказала, — улыбнулся граф и, поднявшись на ноги, подошел к портрету юноши. — А вот этот портрет я с радостью приобрету себе в коллекцию.

И граф Фальер направился в глубь галереи к владельцу, предоставив Брунетти возможность в одиночестве наслаждаться двумя полотнами и изучить два лица — два представления о прекрасном.