требовалась санкция суда, а будет она или нет, зависит уже не от Брунетти, а от высших сил.

Из-за двери долетело: «Avanti», и Брунетти вошел в кабинет шефа. Патта, едва взглянув на вошедшего, снова уткнулся в бумаги, лежащие перед ним на столе. К удивлению Брунетти, Патта, кажется, действительно читал, а не просто делал вид, что очень занят.

— Buon giorno, синьор вице-квесторе, — поздоровался Брунетти.

Патта снова поднял голову и махнул рукою на стул.

Когда Брунетти сел, он спросил, ткнув пальцем в документы:

— За это я должен вас благодарить?

Поскольку Брунетти понятия не имел, что это за бумаги, но виду не подавал, не желая упускать тактического преимущества, ему оставалось только определить по тону Патты, о чем идет речь. Патта не был мастером тонкой иронии и сейчас говорил совершенно серьезно. В то же время, поскольку Брунетти ни разу не сталкивался с благодарностью Патты, то толковал ее сугубо теоретически, как богословы трактуют ангелов-хранителей. Он не был уверен, что слова Патты продиктованы именно ею.

— Эти бумаги вам принесла синьорина Элеттра? — спросил он, чтобы выиграть время.

— Да. — Патта ласково похлопал их ладонью, будто трепал по голове любимую собаку.

Для Брунетти этого было достаточно.

— В основном это заслуга синьорины Элеттры, а я лишь дал ей некоторые указания, — сказал он, скромно потупившись.

— Они арестуют его сегодня же, — с мстительным удовольствием сообщил Патта.

— Кто, синьор?

— Налоговики. Он наврал в своем заявлении на получение гражданства Монако, так что оно недействительно. То есть он до сих пор гражданин Италии и не платил здесь налоги семь лет. Все, ему конец. Они уж из него всю душу вытрясут, за ноги его подвесят.

Недавние события, когда пара министров действующего правительства, попав в руки налоговой полиции, благополучно избежала суровой кары, заставляли усомниться в том, что мечты Патты осуществятся. Впрочем, сейчас было не время для споров с начальством. Брунетти осторожно поинтересовался:

— А… он будет один, когда они за ним придут?

— В этом-то все и дело. Никто пока не знает о предстоящем аресте. Они должны взять его сегодня в восемь часов. Мне позвонил друг из налоговой и сообщил. — Патта мрачнел на глазах. — Если я позвоню ей, чтобы предупредить, то она скажет ему, и он успеет уехать из Милана. А если я не позвоню, то она будет там, когда они придут за ним.

А тогда не избежать огласки в прессе, закончил про себя Брунетти. Газетчики все кости перемоют и синьоре Патте, и ее мужу.

На лице Патты происходила захватывающая смена красок, отражавшая внутреннюю борьбу: страх огласки и жажда мщения рвали его на части.

Как и предполагал Брунетти, страх оказался сильнее.

— Не представляю, как мне сообщить ей, чтобы он не узнал.

— Может быть, синьор, ваш адвокат позвонит ей и попросит встретиться с ним где-нибудь в Милане сегодня вечером для разговора? И ее не будет… э-ээ… там, когда приедет полиция.

— А о чем моему адвокату с ней разговаривать?

— Он мог бы сказать, что ему нужно обсудить с ней что-нибудь от вашего имени, ну — условия какие-нибудь…

— Она терпеть не может моего адвоката.

— А с вами она стала бы разговаривать, синьор? Если вы скажете, что приедете в Милан сегодня вечером?

— Она… — Не договорив, Патта резко поднялся из-за стола и подошел к окну. Из его окна тоже была видна церковь Сан-Лоренцо.

Пока он стоял у окна и молча разглядывал Сан-Лоренцо, Брунетти сообразил, чем грозит ему эта ситуация. Если у Патты сейчас вырвется признание в том, что он любит свою жену и хочет, чтобы она вернулась, то он вовек не простит Брунетти как свидетеля собственной слабости. Не дай бог, если эта слабость проявится в виде дрожания губ или голоса. Тогда он и вовсе сживет его со свету.

Брунетти решил действовать. Серьезным и бесстрастным тоном, будто он и думать забыл о личных проблемах шефа, он произнес:

— Синьор, я пришел к вам для того, чтобы обсудить дело Маскари. Мне кажется, есть некоторые вещи, о которых я должен вам сообщить.

Плечи Патты поднялись и опустились — он глубоко вздохнул. Затем он обернулся и подошел к столу:

— Что там нового?

Брунетти подчеркнуто деловитым тоном рассказал ему о досье на Лигу, о квартирах, которые она сдает, — в частности, одну из них снимал Креспо, — и о пособиях, которые она ежемесячно выплачивает вдовам и сиротам из числа достойных.

— Полтора миллиона в месяц? — переспросил Патта, когда Брунетти поведал ему о визите Канале. — А официально сколько они берут?

— Канале платит сто десять тысяч. Никто из жильцов в списке не платит больше двухсот тысяч. То есть по документам выходит, что за одну квартиру Лига получает не более этой суммы.

— И большие это квартиры?

— У Креспо было четыре комнаты в современной многоэтажке. Других квартир я лично не видел, но, судя по адресам, по крайней мере по адресам в Венеции, и количеству комнат, это очень престижное жилье.

— Вы знаете, сколько народу платит ренту наличными, как Канале?

— Нет, синьор, этого я пока не знаю. Я хочу съездить и побеседовать об этом с жильцами. Мне нужны банковские счета Лиги. Еще мне нужны фамилии всех вдов и сирот, которые якобы получают от Лиги помощь.

— То есть вы хотите санкцию суда? — В Патте уже заговорила его врожденная осмотрительность. С людьми вроде Канале или Креспо годятся любые методы работы, никто не станет возражать, но банк — это банк, это совсем другое дело.

— У меня есть предположение, синьор, что они как-то связаны с Сантомауро. Мне кажется, расследование смерти Маскари в любом случае выведет нас на него. — Даже если Патта не питает мстительных чувств к жене Сантомауро, то охотно возьмется за него самого.

— Что ж, может, вы и правы, — вяло согласился Патта.

Правдивых аргументов явно не хватало, и Брунетти пришлось покривить душой. Иначе от Патты ничего не добьешься.

— Вполне возможно, что банк тут ни при чем, а все это махинации одного Сантомауро. Как только мы исключим банк из наших подозрений, мы начнем по полной программе разрабатывать Сантомауро.

Этого хватило, чтобы сломить сопротивление Патты.

— Хорошо, — сказал он. — Я отправлю запрос судье, чтобы выдал нам ордер на изъятие их документов.

— И документов Лиги тоже, — вставил Брунетти, прикидывая, не пройтись ли ему еще раз насчет Сантомауро, но воздержался.

— Ладно, — сказал Патта, но по голосу было ясно, что больше Брунетти ничего не получит.

— Спасибо, синьор. — Брунетти поднялся. — Теперь я возьму еще пару человек, и мы поедем опрашивать жильцов.

— Да-да, поезжайте, — отмахнулся Патта, утомясь от Брунетти и его забот, и снова склонился над своими бумагами, любовно погладил их рукой. Но Брунетти все не уходил. — Что-нибудь еще, комиссар? — Патта удивленно поднял голову.

— Нет, синьор. Это все, — сказал Брунетти и пошел к двери. Когда он выходил, Патта потянулся за телефоном.

Вернувшись к себе в кабинет, Брунетти позвонил в Больцано и попросил синьору Брунетти. После