определенной степени новостью.

— Но почему тот, ложный кельнер, выбил у меня рюмку из рук?

— Я с ним не беседовал. Он не в состоянии говорить. Предполагаю, потому, что она поменялась с вами рюмкой.

— В рюмке что-то было?

— На девяносто процентов — да. Иначе зачем бы ей это делать?

— В вине не могло быть ничего. Она тоже пила, — заметил я.

— В вине нет. В рюмке. Не забавлялась ли она рюмкой до того, как пришел кельнер?

— Не уверен. Ах, да. Она вертела ее в пальцах.

— Вот видите. Результат анализа придется подождать. Только с помощью хромотографии удастся что-либо обнаружить, ведь все разлетелось вдребезги.

— Яд?

— Думаю, да. Вас надо было вывести из игры, но не обязательно убить. Думаю, так. Попробуйте встать на их место. Труп невыгоден. Шум, подозрения, пресса, вскрытие, сплетни. Кому это надо? А хороший психоз — другое дело. Вполне элегантный результат. Таких препаратов сейчас множество. Депрессия, умопомрачение, галлюцинация. Я думаю, выпив винишко, вы не почувствовали бы ничего. Лишь назавтра, а то и позже. Чем дольше латентный период, тем больше все походит на истинный психоз. Кто сегодня гарантирован от сумасшествия? Никто. Я первый, мистер Тихий.

— Ну а пена? Аэрозоль?

— Аэрозоль был последним средством. Пятое колесо у телеги. Другого выхода не было.

— А кто такие «они», о которых вы все время толкуете?

Лоэнгрин мягко улыбнулся. Вытер вспотевший лоб носовым платком не первой свежести, неодобрительно взглянул на него, сунул в карман и сказал:

— Вы воистину ребенок. Не все разделяют наше восхищение вашей кандидатурой, мистер Тихий.

— У меня есть замена? Я никогда не спрашивал… есть ли кто-нибудь в запасе. Может быть, через него можно установить, кто…

— Нет. Теперь не держат одного дублера. Есть несколько — с одинаковым набором плюсов, и пришлось бы начать новые исследования. Селекцию. Тогда можно было бы о чем-нибудь догадаться, а сейчас — нет.

— Я хотел бы услышать еще одно, — не очень уверенно проговорил я. — Откуда она взялась… такая?

— Это нам отчасти известно, — Лоэнгрин опять улыбался. — Вашу европейскую квартиру несколько недель назад хорошенько перетрясли. Ничего не пропало, но все было осмотрено…

— Не понимаю…

— Библиотека. У вас есть книга о Монро и два альбома. Видимо, симпатия.

— Вы перетряхнули мою квартиру и ничего не сказали?

— Все стоит, как стояло, даже пыль смахнули, а что касается визита, то не мы были первыми. Вы сами видели, как хорошо, что наши люди проштудировали ваши книги. Мы ничего не говорили вам, чтобы не нервировать. У вас и без того голова забита. Максимальная собранность — необходимое условие. Мы — ваша коллективная няня, — он обвел жестом присутствующих: толстяка, уже без зонта, химика и трех молчаливых мужчин, подпиравших стены. — Поэтому, когда вы потребовали пропуск, я решил, что лучше его дать, чем сплетничать о вашей квартире, так как это бы вас не остановило. Верно или нет?

— Не знаю. Пожалуй.

— Вот видите.

— Хорошо. Но, спрашивая, я имел в виду подобие. Она была человеком?

— Постольку-поскольку. Непосредственно — нет. Хотите ее видеть? Она здесь, лежит в той комнате, — он показал на дверь за спиной. Хотя я его понял, все же долю секунды у меня в голове копошилась мысль, что Мэрилин Монро умерла вторично.

— Продукт «Джинандроникс»? — медленно спросил я. — Так называемая playmate?

— Только фирма не та. Их много. Хотите взглянуть?

— Нет, — отрезал я. — Но ведь кто-то должен был ею… руководить?

— Конечно. Сбежал. Видимо, женщина с большим актерским талантом. Характер движений — понимаете? Мимика — все высший класс. Любителю это не по зубам. Придать такое сходство — как бы это сказать? — вдохнуть такой дух — тут требуется школа, тренировка. Правда, после Монро остались фильмы. Это, видно, помогло… Но все равно… — он пожал плечами. Говорил все время он один. За всех.

— Так старались? — сказал я. — Зачем?

— А взяли бы вы в машину старушку?

— Взял.

— Но на пиццу не пошли бы. Во всяком случае, не наверняка, а требовалась уверенность. Чтобы вас заинтриговать. Вы и сами должны отлично знать, дорогой. Давайте кончим с этим.

— Что вы с ней сделали?

Собственно, я хотел спросить: «Вы ее убили?» — хотя прекрасно понимал бессмысленность такого вопроса. Он меня понял.

— Нет. Дистантник с отсеченной связью сам валится как колода. Кукла.

— Почему же она убегала?

— Потому, что, исследуя изделие, можно кое-что узнать об изготовителях. В данном случае скорее всего нет, но они хотели свернуть все паруса. Чтобы не осталось ни следа. Уже третий час. Надо беречь себя, мистер Тихий. У вас, с вашего разрешения, сентиментальность прошлого века. Спокойной ночи и приятных сновидений.

На следующий день было воскресенье. По воскресеньям мы не работали. Я брился, когда курьер принес письмо. Со мной хотел встретиться профессор Лакс-Гулиборц. Мне доводилось слышать о нем. Это был специалист по связи, телематик. Он имел отдельную лабораторию на территории базы. Я оделся и ровно в десять вышел из дома. На оборотной стороне письма он нарисовал, как до него добраться. Среди одноэтажных зданий выделялся длинный павильон, окруженный садом с высокой сеткой. Я нажал раз на кнопку звонка, другой. Вначале над кнопкой загорелась надпись: «Меня нет ни для кого», потом замок щелкнул, и калитка отворилась. Узкая, посыпанная гравием тропинка вела к металлической двери. Она была закрыта. Ручка отсутствовала. Я постучал. Внутри стояла тишина. Я постучал еще раз. Уже собрался было уходить, когда дверь приоткрылась и выглянул худощавый человек в голубом халате, украшенном пятнами и подтеками. Он был почти лысый, с коротко подстриженными седыми висками, толстые стекла очков уменьшали глаза. Возможно, из-за этих бифокальных очков он выглядел так, словно все время удивлялся своими круглыми рыбьими глазами. Длинный, вынюхивающий что-то нос, массивный лоб.

Хозяин молча отступил. Когда я вошел, он запер дверь, к тому же не на один замок. Коридор тонул в темноте. Он шел впереди, я следом, ведя рукой по стене. Странная конспирация. В сухом горячем воздухе витал запах химикалиев. Следующая дверь отошла в сторону. Он пропустил меня вперед.

Я оказался в большой лаборатории, забитой, казалось, до предела. Повсюду громоздились установленные один на другом аппараты из черного оксидированного металла, соединенные кабелями. Спутанные провода покрывали пол. Посреди комнаты красовался лабораторный стол, тоже заваленный аппаратурой, бумагами, инструментами; возле стола стояла клетка, самая настоящая клетка из тонкой проволоки, какие делают для попугаев, но она была так велика, что в ней поместилась бы горилла. Диковинней всего были куклы, штабелями лежавшие вдоль трех стен. Обнаженные, похожие на витринные манекены, без голов или с раскрытыми черепами, с грудными клетками, распахнутыми, словно дверцы, внутри заполненными какими-то соединениями, пакетами пластин, а под столом валялась куча бесчисленных ног и рук. В этом захламленном помещении не было ни одного окна. Профессор смахнул со стула какие-то провода и детали и влез на четвереньках под стол. Он действовал с прытью, которой я от него никак не ожидал. Вытащив из-под стола магнитофон, он включил его и, глядя на меня снизу вверх, приложил палец к губам. Из магнитофона послышался его скрипучий голос: «Я пригласил вас на занятия, Тихий. Пора вам узнать все, что необходимо, о связи. Извольте присесть и слушать. Записей делать нельзя…»