полагается смерть в огне. Они почти не имеют других наказаний – изгнание иногда, для женщин иногда отрезание волос. Но, – старик вздохнул, – в большинстве случаев смерть.

– Вы забыли заключение.

Ногти монаха задумчиво ковыряли струпья на ладони.

– Это не одно из наказаний у них, мой сын. Для них заключение только временное место, где держат людей перед тем, как они решат, что с ними делать. Сюда отправляют только виновных. И только на короткое время.

– Это вздор. А что с вами? Вы же здесь уже год, почти два.

– Когда-нибудь они придут за мной, как за всеми остальными. Это только место передышки между земным адом и великолепием вечной жизни.

– Я не верю вам.

– Не бойся, мой сын. Это воля Бога. Я здесь и могу выслушать исповедь сеньора, дать ему отпущение грехов и успокоить его – великолепие вечной жизни всего лишь в ста шагах, начинающихся от этой двери. Сеньор не хотел бы, чтобы я выслушал его исповедь прямо сейчас?

– Нет, нет – спасибо. Не сейчас, – Блэксорн посмотрел на железную дверь. – Кто-нибудь пытался выбраться отсюда?

– Зачем бы им это делать? Здесь некуда бежать – негде спрятаться. Власти очень строгие. Каждый, кто поможет осужденному, виновным, совершает преступление. – Он слабо махнул рукой в сторону двери камеры. – Гонсалес – Акабо – человек, который сейчас… ушел. Он кагаман. Он сказал мне.

– Что такое кагаман?

– О, это носильщики, сеньор, люди, которые носят паланкины или меньшего размера каги для двух носильщиков, которые напоминают гамак, качающийся на шесте. Он рассказал нам, что его товарищ украл шелковый шарф заказчика, и поскольку он, бедный парень, сам не сообщил о краже, его также лишают жизни. Сеньор может верить мне, тот, кто пытается бежать, или тот, кто помогает кому-то бежать, теряет жизнь вместе со всей своей семьей. Они очень строги, сеньор.

– Ну так что, каждый идет на смерть как овца?

– Другого выбора нет. Это только воля Бога. «Не злись и не паникуй, – предупредил себя Блэксорн. – Будь терпелив. Ты можешь придумать выход. Не все, что говорит священник, верно. Кто бы выдержал столько времени?»

– Эти тюрьмы у них новые, сеньор, – сказал монах. – Говорят, что тюрьмы устроил Тайко несколько лет назад. До него их не было. Раньше, когда человека ловили, он признавался в своем преступлении, и его казнили.

– А если он не признавался?

– Все признавались – чем скорее, тем лучше, сеньор. У нас так же, если вас поймают.

Монах уснул на некоторое время, почесываясь и бормоча во сне. Когда он проснулся, Блэксорн спросил:

– Скажи мне, пожалуйста, отец, как проклятые иезуиты смогли упрятать божьего человека в эту отвратительную дыру?

– Не о чем и говорить. После того как пришел Тайко и взял все сокровища и товары, наш капитан настоял на том, чтобы мы пошли в столицу и протестовали против этого. Причин для конфискации не было. Разве мы не были слугами самого могущественного католика, короля Филиппа Испанского, правителя самой большой и богатой империи в мире? Самого мощного монарха в мире? Разве мы не были друзьями? Разве не Тайко просил Испанскую Манилу торговать напрямую с Японией? Конфискация была ошибкой.

Я пошел с нашим капитаном, потому что умел немного говорить по-японски – немного в то время. Сеньор, «Сан-Филипп» потерпел крушение и был выброшен на берег в октябре 1597 года. Иезуиты – один из них по имени отец Мартин Алвито, – они осмелились предложить посредничество для нас, там, в Киото, столице. Какая наглость! Наш францисканский игумен, Фриар Браганза, был в столице и был послом – настоящим послом Испании при дворе Тайко! Блаженный монах Браганза, он был там, в столице, в Киото, пять лет, сеньор. Сам Тайко лично просил нашего вице-короля в Маниле прислать францисканских монахов и посла в Японию. Тогда и приехал благословенный монах Браганза. И мы, сеньор, мы на «Сан-Филиппе» знали, что он был верным человеком, не как иезуиты.

После многих-многих дней ожидания мы получили аудиенцию у Тайко – он был миниатюрный, безобразно маленький человек, сеньор, – и мы просили обратно наши товары и другой корабль или отправить нас на другом судне. Все это наш капитан предлагал щедро оплатить. Аудиенция прошла хорошо, как нам показалось, и Тайко отпустил нас. Мы пошли в свой монастырь в Киото и там в течение нескольких следующих месяцев, пока мы ждали его решения, продолжали нести язычникам слово Божье. Мы открыто проводили свои службы, а не как воры в ночи, не так, как это делали иезуиты. – Голос отца Доминго наполнился крайним презрением. – Мы сохранили свои обряды и облачения – мы не скрывались, как делают местные священники. Мы несли слово людям колеблющимся, больным и бедным, не как иезуиты, которые имеют дело только с князьями. Наша конгрегация разрасталась. Мы устроили больницу для больных проказой, свою собственную церковь, и наша паства процветала, сеньор. Сильно увеличилась. Мы собрались обратить в нашу веру многих их князей, и тогда однажды нас предали.

Однажды в январе мы, францисканцы, были собраны все перед магистратом и обвинены согласно бумаге с печатью самого Тайко в нарушении их законов, нарушении их мира и приговорены к смерти через распятие. Нас было сорок три. Наши церкви по всей Японии были разрушены, все наши конгрегации запрещены – францисканские, сеньор, не иезуитские. Только наши, сеньор. Мы были ложно обвинены. Иезуиты обманули Тайко, сказав, что мы были конкистадорами, что мы хотели вторгнуться на их берега, когда на самом деле это иезуиты просили его преосвященство, нашего вице-короля, прислать армию из Манилы. Я видел это письмо сам! От их игумена! Они были дьяволами, которые притворились служащими церкви и Христа, но они служили только себе. Они страстно желали власти, власти любой ценой. Они прятались за сетью нищеты и благочестия, но под ними они чувствовали себя как короли и копили состояния. Куе ва, сеньор, правда состоит в том, что мы ревностно относились к нашей пастве, ревностны к нашей вере, ревностны к нашей церкви, ревностны к нашей правде и образу жизни. Дайме Хицен, Дон Франциско, – его японское имя Харима Тадао, но при крещении он был назван Доном Франциско – он вступился за нас. Он был подобен королю, все дайме похожи на королей, он францисканец, и он вступился за нас, но бесполезно.

В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших японских новообращенных и еще троих. Одним из них был блаженный Браганза, среди новообращенных было трое юношей. О, сеньор, в этот день вера проникла в тысячи японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали за казнями в Нагасаки, мне говорили об этом. Это был тяжелый холодный февральский день и плохой год – год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда рука Бога тяжело опустилась на великого убийцу в виде землетрясения и даже разрушила его большой замок, Фушими. Это было страшно, но удивительно наблюдать, как перст Божий наказывает язычников и грешников.

И вот они были казнены, сеньор, шесть добропорядочных испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, больница закрыта, – Лицо старика было мокро. – Я был один из тех, кто был выбран для мученичества, но мне не была оказана такая честь. Они отправили нас пешком из Киото, и когда мы пришли в Осаку, они поместили нас в одну из наших миссий, а остальным… остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах как обычных преступников. Потом святая братия была отправлена на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисизаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, мы были помещены в тюрьму. Нас было трое – я думаю, нас было трое, но я один был испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не вызвали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или, может быть, эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы побольше мучить, – те, кто не дал мне шанса на мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…

Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.

Как ни хотелось Блэксорну, он не мог заснуть, хотя ночь наконец и наступила. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова была полна ужасными мыслями.

Он понимал с ужасающей ясностью, что выбраться отсюда невозможно, чувствовал, что находится на