До сих пор Мария-Антуанетта, казалось, не замечала клеветы, которая разрасталась все больше и больше. Людовик XVI должен был тем не менее сказать ей о существовании памфлетов. Это очень встревожило канцлеров как в Париже, так и в Вене. Через Бомарше, тайного агента, который служил еще Людовику XV, Людовик XVI узнал, что в Лондоне и Амстердаме готовилась к печати отвратительная брошюра против королевы. Он посылает Бомарше в Англию, чтобы помешать публикации этой книжонки. Познакомившись с издателем, неким Анжелуччи, драматургом, Бомарше щедро заплатил ему за то, чтобы тот уничтожил позорную книжку. Затем вдвоем они добрались до Голландии, чтобы предать забвению второй экземпляр.

Интересно, как развивалось невероятное приключение, о котором рассказывал Бомарше. Последний, узнав, что Анжелуччи сохранил для себя экземпляр памфлета, чтобы все-таки размножить, решил последовать за ним. После доброй рукопашной бумаги все же оказались у Бомарше. Однако вместо того чтобы срочно вернуться в Париж, он едет в Вену, где просит аудиенции у Марии-Терезии и Кауница в надежде получить и от них вознаграждение за свои труды. Императрица и канцлер принимают его с явным недоверием. Вследствие подозрения в том, что Бомарше — обычный мошенник, сфабриковавший все эти памфлеты, Кауниц задерживает его в Вене до получения подтверждения из Франции.

Написанные ради испанских Бурбонов, чтобы сохранить «свои права на французскую корону» в случае отсутствия наследника по старшей линии, эти стишки были направлены против Шуазеля и королевы. В который раз бывшего министра обвинили в попытке отравить покойного короля и назвали его «опаснейшим человеком при дворе королевы». Авторы творений в свое время втерлись в доверие к Марии-Антуанетте. «Самые надежные средства приструнить ее — это поместить под недреманное око благочестивых тетушек, разорвать ее тайную связь с матерью (что было самым основным), отправить аббата Вермона обратно в Вену, и, наконец, избавиться от Шуазеля». Ее называли австрийской шпионкой, говорили, что она пойдет на все, чтобы захватить трон у своего безвольного мужа. Бесстыдная австриячка — так называли ее уже после двух месяцев правления Людовика XVI.

Король не придавал этому большого значения. И очень хотел убедить в этом жену. Растревоженная, она потребовала от Мерси подробнейших сведений. Для посла это было еще одной возможностью призвать королеву к осмотрительности. Он настаивал на необходимости остаться любимицей, являя собой пример для народа. Так как она не отличалась уравновешенностью характера, он добавил, что «подобные вспышки гнева могут стать лишь пищей для презренных авторов подобных стишков».

Несколько дней спустя на улицах из-под полы продавали брошюру «Восход зари». Этот ужасный пасквиль […] против монарха и его приближенных изобличал похотливую и распущенную Марию-Антуанетту. «В самых черных красках описывались совершенно невинные развлечения королевы, живущей за городом», — утверждала мадам Кампан. Автор этих стишков был вдохновлен реальным фактом. Когда весь двор находился в Марли, а король со своими братьями — под присмотром врачей после сделанных им прививок, Мария-Антуанетта изъявила желание встретить восход солнца, поднявшись в верхний сад. Это предложение было встречено с большим одобрением молодыми придворными, но совершенно не прельстило Людовика XVI, который очень не любил рано вставать. Тем не менее он позволил празднество на всю ночь, как того хотела жена, сказав ей, что сам в этом участвовать не будет. Итак, он, как обычно, ушел спать. Концерт продолжался до трех часов ночи. В это время сменился караул, и все отправились смотреть представление, устраиваемое на улице. Королева не уставала восторгаться: «Как восхитительно, как красиво!», оставшись в компании мадам де Ноай и принцессы Ламбаль. Эта прелестная ночная прогулка была испачкана и превращена пасквилем в безумную оргию, во время которой Мария-Антуанетта развлекалась, пустившись во все тяжкие.

«Грациозная королева, легкая на подъем в силу юного возраста, с ее страстью к расточительности, толкала людей на коварство и ревность, на ненависть к тем, кто ее окружал», — писал аббат Вери в своей «Газете». Принцесса производит такое впечатление потому, что в ее возрасте подобные вещи просто поражают, она не может чувствовать всей ничтожности этих поступков. Только большая беда может образумить людей. […] Но горе обрушивается на народ, когда их монархи становятся бесчувственными к тому, что о них говорят, и обоснованные упреки воспринимаются ими как грязная клевета. В нашем случае клевета побудила королеву к размышлениям, которые, несомненно, делают ей честь. «Ну вот, — говорила она, — прекрасный урок, чтобы избавиться от эйфории, теперь мне придется поверить в ту злобу, о которой мне все твердили».

По словам Метра, шпиона короля Прусского, «народ требует возмездия». Подозревают, что автором клеветы был канцлер Мопу. Во всяком случае, король только что выслал министра своего отца. Парижане радостно встретили весть о назначении министров, которые не были замешаны в недавней бойне. Тюрго и Миромесниль, пришедшие на смену ненавистным министрам, казалось, являли собой оазис процветания и справедливости. Маленькая королева праздновала победу. Она ни разу не вмешалась в министерские назначения, и клевета не очернила ее в глазах людей.

Во время пребывания в Компьене король выглядел безумно влюбленным в свою жену. Они довольно часто ужинали вдвоем в небольшом кабинете Людовика XVI и всегда спали вместе. Герцог де Круа, который внимательно следил за супругами, заметил, что «им было по-настоящему хорошо вдвоем и на эту молодую чету было очень приятно смотреть». Однако «супружеское положение» молодой семьи не отвечало ожиданиям двора. Говорили, что после прививки королю сделали небольшую операцию. И та предупредительность, с которой он относился к жене, позволяла думать, что благодаря скальпелю он сможет без труда выполнять свои супружеские обязанности. Однако ничего не происходило. Граф д'Аранда, испанский посол, который шпионил за Людовиком и Марией-Антуанеттой, был в курсе даже самых интимных вопросов супругов. По его словам, король страдал сужением крайней плоти. Можно, конечно, удивляться знанию таких подробностей из частной жизни короля, но надо понимать, что для Испании это было делом государственной важности. Если старшая ветвь Бурбонов прекратится на Людовике XVI, то испанские Бурбоны будут иметь право на французский престол. Увы, в это лето ни королева, ни графиня Прованская, ни графиня д'Артуа не проявляли ни малейших признаков беременности.

Королевский двор покинул Компьен и направился в Версаль, где оставался всего лишь несколько дней. За это время королева должна была удостовериться, что работы в Трианоне идут как положено. Затем все, по обыкновению, отправились в Шуази и Фонтенбло. Траур по покойному королю не позволял молодому королевскому двору наслаждаться балами, праздниками и приемами. Но Мария-Антуанетта уже готовилась к возвращению в веселую жизнь, этот знаменательный факт король решил отметить в Версале в декабре. Все с нетерпением ждали празднеств, королева обновляла гардероб и старалась хоть как-то освежить в памяти унылые требования этикета.

С весны 1774 года все знатные дамы носили «пуфы» от модистки мадемуазель Бертен. Поднимая волосы высоко надо лбом, «пуфы» представляли собой настоящие архитектурные сооружения, на которые помещали самые различные предметы: цветы, фрукты, овощи, птичек и самые разные безделушки; некоторые устраивали у себя на голове настоящие театральные сцены. Так, например, Мария-Антуанетта водрузила на голову невероятный «пуф в честь прививки». Сооружение представляло собой восходящее солнце, оливковую ветвь, вокруг которой устрашающе извивалась змея, угрожая прекрасному цветку. В этой композиции можно было видеть символ новой эры: победы науки над злом, начало золотого века. Парикмахеры и модистки состязались в фантазии, изобретая прически-притчи, прически-зрелища, являвшие в себе эстетику того времени. Все что угодно, даже самый неожиданный предмет мог оказаться на голове у дамы и тем самым превратиться в произведение искусства. Доходило до абсурда — прически пытались отразить современную действительность. Так, например, можно было увидеть прическу «возвращение Верховных судов», «английский сад», «руины замка» и другие изощрения. «Прически больше не гармонируют с одеждой, их создают как живописные произведения, и скоро женщины начнут ходить разодетые словно театральные персонажи и не останется ничего для карнавальных нарядов, которые все-таки должны отличаться от обычных нарядов, лишь ночные колпаки и домашние халаты», — писал Местер в ноябре 1774 года. Несмотря на сарказм, объектом которого становились «пуфы», мадемуазель Бертен стала невероятно