Фовиль был, видимо, недоволен.

— Я сам принял меры, господа, и боюсь, что ваше вмешательство может лишь повредить делу, возбудив подозрение у моих врагов. Завтра, завтра я все объясню вам.

— А если завтра будет поздно? Агент Веро определенно сказал секретарю господина Демальона, что двойное убийство должно совершиться сегодня в ночь.

— Сегодня! — гневно воскликнул Фовиль. — А я утверждаю, что нет, не сегодня, я в этом уверен… и вы не знаете того, что знаю я.

— Но агент Веро знал, быть может, то, что не знаете вы. Лучшее доказательство того, что его боялись, что за ним следили, это то, что его убили.

Ипполит Фовиль заколебался. Перенна стал настойчивее, и, наконец, Фовиль, хотя и неохотно, согласился предоставить им возможность действовать.

— Но не намерены же вы остаться здесь на ночь?

— Напротив, намерены.

— Да ведь это нелепо! Пустая трата времени! В худшем случае… Вы еще что-то хотите знать?

— Кто живет в отеле?

— Моя жена на первом этаже.

— Мадам Фовиль ничего не угрожает?

— Да, только мне и сыну. Вот почему я и перешел из спальни в эту комнату под предлогом срочной работы, при которой мне нужна помощь сына.

— Значит и он здесь?

— Он наверху, в маленькой комнате, которую я устроил для него. Проникнуть туда можно только по этой лестнице. Он уже спит.

— Сколько ему лет?

— Шестнадцать.

— Но раз вы переменили комнату, значит, вы боитесь нападения? Где же ваши враги? В отеле? Кто- нибудь из слуг?

— Завтра, завтра, — упрямо повторял Фовиль.

— Но почему не сегодня?

— Потому, что мне нужны доказательства, иначе будет хуже… и я боюсь… боюсь…

Он в самом деле дрожал и был так жалок, что дон Луис больше не настаивал.

— Хорошо, — сказал он, — но я все-таки попрошу у вас разрешения для себя и для своего товарища провести ночь вблизи вас, чтобы вы могли позвать нас в случае необходимости.

— Как вам угодно. Быть может, это и к лучшему.

Раздавшийся стук в дверь предупредил о приходе мадам Фовиль. Это была женщина лет тридцати — тридцати пяти, красивая какой-то лучезарной красотой, такое впечатление создавали ее голубые глаза, пышные вьющиеся волосы, все ее лицо, маловыразительное, но прелестное. Она приветливо кивнула головой дону Луису и Мазеру. На ней было широкое вечернее манто из тяжелого шелка, накинутое на бальное платье, открывающее прекрасные плечи и шею.

Муж с удивлением спросил ее:

— Как, ты выезжаешь сегодня?

— Но ведь ты сам просил меня заехать на вечер к мадам д'Эрзингер? А перед тем я побываю в опере, меня пригласил к себе в ложу Овераки.

— Ах, в самом деле, я и забыл! Я так заработался.

— Ты не заедешь за мной к д'Эрзингерам? Это доставило бы им удовольствие.

— Зато мне ни малейшего… Нет, я слишком плохо себя чувствую.

Она красивым жестом запахнула манто и еще немного постояла, как бы ища слова. Наконец сказала:

— А где же Эдмонд? Я думала, что он работает с тобой?

— Он устал.

— И лег уже?

— Да.

— Я хотела бы поцеловать его.

— К чему? Ты только разбудишь его. Да вот и автомобиль… Иди, милая, веселись…

— О! Веселиться! В опере и на вечере.

— Все же лучше, чем сидеть у себя в комнате.

Наступило неловкое молчание.

Чувствовалось, что супружество это недружное и что муж — человек больной — враг светских развлечений, которые жену могут привлекать.

Мадам Фовиль вышла, поклонившись двум посетителям. Тотчас после этого послышался шум автомобиля. Ипполит Фовиль позвонил и велел вошедшему слуге приготовить все на ночь. Тот постелил на большом диване постель, принес графин с водой, тарелку с пирожными и вазу с фруктами. Господин Фовиль погрыз пирожное, потом разрезал яблоко и отложил его. Оно было зеленое. Очистил и съел грушу. Перенна, все отмечавший про себя, подсчитал, что в вазе осталось три груши и четыре яблока.

— Эти господа ночуют здесь, — сказал Фовиль лакею, — не говорите об этом никому и не приходите утром, пока я не позвоню. — Когда лакей ушел, Фовиль поднялся по винтовой лестнице в комнату сына.

— Спит крепким сном, — сказал он сопровождавшему его дону Луису.

Комната была маленькая. Окно забито деревянными ставнями.

— Мне пришлось прибегнуть к этой мере предосторожности в прошлом году, когда я производил в этой комнате кое-какие опыты, — пояснил Фовиль и добавил — за мной ведь давно следят.

Они вернулись в кабинет.

Фовиль посмотрел на часы.

— Четверть одиннадцатого. Я очень устал. Прошу извинить меня.

Было решено, что Перенна и Мазеру расположатся в коридорчике, соединяющем кабинет с вестибюлем отеля. Они поставили себе два кресла и собирались уже пройти туда, как вдруг Ипполит Фовиль, до сих пор прекрасно владевший собой, слегка вскрикнул. Обернувшись к нему, дон Луис увидел, что он весь дрожит как в лихорадке, и пот струится у него по лицу.

— Что с вами?

— Мне страшно… мне страшно…

— Это безумие! Ведь мы же с вами!

— Мы готовы даже ночь провести у вашего изголовья.

Инженер вцепился руками в плечо дона Луиса и зашептал:

— Вы думаете — будь вас хоть десять, хоть двадцать человек — это помешает им? Они все могут… Вы понимаете? Все могут! Они убили Веро… Они убьют меня… убьют моего сына. О, негодяи! Боже, сжалься! Какой ужас! Как я страдаю.

Он упал на колени и бил себя в грудь, повторяя:

— Сжалься! Сжалься!

Потом вдруг вскочил на ноги и потащил Перенну к одному из стеклянных шкафчиков. Легко отодвинув его в сторону, он указал на вделанный в стену сейф, вынул из кармана ключ и открыл его. На одной из полок лежала среди бумаг толстая тетрадь в клеенчатом переплете, перехваченная резинкой.

— В этой тетради вся моя история, день за днем записанная… Мои сомнения… потом уверенность. Этого достаточно, чтобы уличить их, поймать… вы не забудьте. Я положу тетрадь на место.

Он понемногу успокаивался. Поставил шкафчик на прежнее место, привел в порядок бумаги на столе, зажег лампочку у дивана и выключил люстру. Дон Луис тем временем обошел комнату и осмотрел железные ставни на окнах. Он обратил внимание на вторую дверь, напротив входной.

— Она выходит в сад, — пояснил инженер. — Этой дверью иногда ко мне ходят постоянные клиенты.

— Хорошо ли она заперта?

— Убедитесь сами. Замок обыкновенный и замок английский, ключи так же, как и ключ от садовой калитки, вот на этом кольце.