— Да?.. Действительно?.. Мне и в голову не пришло.

О самых обычных вещах Дейнджерфилд говорил иной раз таким тоном, что собеседник ощущал непонятное смущение и неловкость, поскольку слова Дейнджерфилда сопровождал, словно приглушенное эхо, скрытый смысл; тетя Бекки слегка зарделась и приняла высокомерный вид, но через минуту беседа потекла дальше.

— Я о многом печалюсь, мисс Чэттесуорт, покидая эти края, и прежде всего о том — поймите меня правильно, я никогда не льщу, — что лишаюсь вашего общества. Ваши мнения, планы нередко бывали мне чрезвычайно интересны. Поскольку желания мои не сбылись, мне предстоит в скором времени встреча с милордом Каслмэллардом; я приложу все силы, чтобы уговорить его предоставить место для строительства и камень из каменоломни; я надеюсь, хотя я больше не здешний житель, вы позволите мне пожертвовать на ваше начинание пятьдесят фунтов.

— Сэр, хотела бы я, чтобы все были такими же радетелями об общественном благе и милосердными самаритянами^{188}, как вы, — сердечно воскликнула тетя Бекки. — Я слышала, как вы были добры к несчастному семейству доктора Стерка, этого бедняги!

— Безделица, мадам, — отмахнулся Дейнджерфилд, встряхивая головой, — но я надеюсь оказать им — или, по крайней мере, обществу — более важную услугу; я рассчитываю изобличить убийцу, который нанес удар, изобличить так ясно и недвусмысленно, чтобы не осталось места для сомнений; ради этой цели я готов на немалые жертвы и скорее опустошу свой кошелек, чем примирюсь с неудачей.

— Mon petit coquin![65] — верещал попугай в выступе окна.

— Мадам, — произнес Дейнджерфилд, вставая, чтобы попрощаться, — как я уже говорил, я человек простой. Я собираюсь покинуть этот город и эту страну, как только улажу дела. Я уехал бы уже сегодня, если бы мог, но, боюсь, мне понадобится еще несколько дней — быть может, неделя или больше. И прошу, мадам, когда меня здесь не будет, не держите в тайне причины моего несколько неожиданного отъезда; я с легкостью мог бы изобрести какой-нибудь предлог, но, мадам, правду говорить всегда проще, да и лучше. Я медлил, пока была надежда. Теперь судьба моего сватовства решилась. Мне тяжело здесь оставаться. Горечь разочарования смягчается лишь памятью о вашей доброте, и я сохраню эту память до конца жизни, мадам.

Вслед за тем он, как пишет мистер Ричардсон, «склонился над ее безвольной рукой»^{189}, и мисс Ребекка величественно-изящно присела.

Пока Дейнджерфилд шел к двери, Доминик доложил — как вы думаете, о ком? — о капитане Клаффе и лейтенанте Паддоке. Мистер Дейнджерфилд, не останавливаясь, приветствовал их странной улыбкой, которая почему-то не понравилась тете Ребекке.

Прием у тети Бекки, таким образом, продолжался; печальная истина, пропетая Гомером (которой мы внимали в школьные годы), гласит: «Как меняются листья в лесу, так сменяют друг друга человеческие поколения»^{190}; и в данном случае, едва увял и сухим листом слетел вниз по лестнице Дейнджерфилд, как на его месте пустили ростки и расцвели под лучами солнца (с каковым можно сравнить блистательную тетю Ребекку) Клафф и Паддок.

Клафф, в соответствии со своим званием и претензиями, шагал в авангарде, и, пока тетушка Бекки с ним здоровалась, круглые глазки Паддока обшарили комнату — в поисках, вероятно, кого-то отсутствующего.

— Генерала здесь нет, — высокомерно и резко заявила тетя Бекки, по-своему истолковавшая блуждающий взгляд Паддока. — Вы, наверное, к нему — он в своем кабинете, с ординарцем.

— Я явился, мадам, — слегка зардевшись, отвечал Паддок, — чтобы повидать вас, а не генерала — я с ним имел честь встретиться сегодня на построении.

— Ах, меня? Благодарю вас, — довольно сухо откликнулась тетя Ребекка.

Потом она отвернулась и стала болтать с Клаффом; тот, лишенный возможности порассуждать, как обычно, о своем невезучем друге Паддоке и его неприятностях, повел речь об обезьянке, приласкал собачонок, до посинения смеялся над шутками попугая и клялся (как было принято тогда среди джентльменов): «Он кудесник, настоящее чудо; с ним и театра не нужно». Занимательная беседа продолжалась, и вдруг со двора донесся пронзительный визг, а потом долго не смолкавший скулеж.

— Господи помилуй, — воскликнула тетя Ребекка, быстро подплывая к окну, — это Флора. Душечка моя, ангел, что с тобой, тебя убивают? В чем дело… Ты где, моя радость?.. Ну где же она? Ох, душечка… душечка! — повторяла тетя Бекки, растерянно озираясь.

Но визг стих, а Флоры нигде не было видно, и тетя Бекки, опомнившись, сказала:

— Капитан Клафф, я беру на себя слишком большую смелость, но вы человек добрый… кроме того, я знаю, что вы охотно окажете мне услугу. — Последнее было сказано с намерением задеть Паддока. — Нельзя ли попросить вас выйти на крыльцо и посмотреть, нет ли где-нибудь моей милой зверюшки — вы ведь знаете Флору?

— Знаю ли я Флору?.. Боже мой, разумеется, — живо отозвался Клафф; Флоры он не знал, но надеялся, что она откликнется на свое имя, которое стал выкрикивать с крыльца и в разных углах двора, сопровождая его многочисленными ласковыми эпитетами, предназначенными для ушей тети Ребекки.

Маленький Паддок, которого больно задевала затянувшаяся немилость, жаждал разговора, поскольку любил тетю Бекки и обижался на несправедливое отношение; но, раз или два открыв рот, он все же промолчал: вступление к речи еще не было готово и он не знал, как выразить свои чувства.

Тетя Бекки некоторое время пристально и упорно смотрела в окно, а потом величаво поплыла к двери, которую маленький лейтенант, с лицом смиренным и несколько испуганным, поспешил перед ней распахнуть.

— Прошу вас, сэр, не беспокойтесь ради меня, — как обычно холодно-высокомерно проговорила тетя Бекки.

— Никакого беспокойства, мадам… я был бы счастлив, если бы вы разрешили мне служить вам; если что-нибудь и причиняет мне беспокойство, мадам, то это ваш уход, а еще больше — ваше мной недовольство. — К Паддоку постепенно возвращалось красноречие. — Право, не знаю, мадам, чем я его на себя навлек; вашу доброту ко мне во время моей болезни я не забуду никогда.

— Забудете, сэр… уже забыли. Хотя, право, сэр, тут и помнить нечего, я… я рада, что вы расценили это как любезность, сэр. Я… я желаю вам добра, сэр, — произнесла тетя Бекки. Она была слегка бледна, не поднимала взгляда, и в голосе ее угадывалась некоторая торопливость и даже грусть. — А по поводу неудовольствия, сэр, кто сказал, что я вами недовольна? А если бы и так, что вам до моего неудовольствия? Нет, сэр, — продолжала она едва ли не яростно, притопнув ногой, — вам все равно, да и как же иначе?.. Вы это доказали… вам все равно, лейтенант Паддок, и всегда было все равно.

Не дожидаясь ответа, тетя Бекки стрелой вылетела из гостиной, взбежала по лестнице и громко захлопнула за собой дверь спальни. Гертруда, которая сидела у себя и писала письмо, слышала, как ключ быстро повернулся в замке.

Клафф некоторое время продолжал, напрягая легкие, звать и заклинать Флору, но в конце концов сдался и возвратился в гостиную с докладом, что указанная богиня нашла, вероятно, убежище в кухне; здесь он с немалым огорчением обнаружил, что гостиная «лишилась сокровища — своей хозяйки»^{191}.

Паддок выглядел изрядно обескураженным и объяснился туманно; на вопрос, вернется ли хозяйка, он не знал, что ответить.

Клафф был весьма недоволен и, полагая, что обязан оказывать тете Бекки особое покровительство, заговорил так:

— Мне кажется, лейтенант Паддок, было бы лучше, если бы мы сюда не являлись. Я… знаете ли… вы не… вы сами видите… вы чем-то обидели мисс Ребекку Чэттесуорт и, боюсь, только еще больше испортили дело, пока я звал внизу эту су… эту собачку, знаете ли. И… и мне чертовски жаль, что я сюда отправился, сэр.

Все это он изрек после почти десяти минут молчания (Паддоку показалось, что оно длилось минут двадцать, не меньше).

— Сожалею, сэр, что из-за меня вы оказались в неловком положении, — с достоинством отозвался