— Мы не можем уехать в такую даль, девочка моя, — ласково проговорила она. — Сегодня вечером явится Бьяджо. И я неустанно продумываю меню ужина.
После прогулки на катере Марина потащила Ирину в город. На одной из улочек они зашли в мастерскую, где изготовляли красивые деревянные поделки прямо на глазах у посетителей. Ирина приобрела небольшую статуэтку девы Марии, резную шкатулку, подсвечник и несколько брелков. Один из них, самый простой, был выточен в виде длинной капли, и Ирина, когда выбрала его, почему-то думала об Андрее.
Вечером она помогла сестре с ужином. Умберто и Бьяджо явились вместе. Они были оживлены, без конца шутили, много ели и пили, не уставая восхвалять красоту русских девушек. Бьяджо смотрел на Ирину весьма недвусмысленно, и она с испугом ждала, что он вот-вот перейдет к решительным действиям. Умберто на пару с Мариной активно подталкивали его к этому. Но Бьяджо медлил с объяснением. Поздно вечером он решил уехать домой, хотя его уговаривали остаться ночевать.
Следующие три дня до отъезда были насыщены прогулками по городу и окрестностям, посещением музеев, катанием по заливу. Марина несколько раз пыталась серьезно поговорить с сестрой по поводу явного увлечения Бьяджо, но та только отшучивалась и говорила, что сам Бьяджо пока ничего конкретного ей не предложил. Утром в день отъезда, когда Ирина укладывала вещи в сумку, Марина сидела на кровати и внимательно наблюдала за ней. В ее глазах стояли слезы.
— Не нужно огорчаться, — мягко говорила Ирина. — Приедешь домой, хотя бы на Новый год. Да и мама к тебе собиралась.
— Она уже два года собирается, — хмуро ответила Марина. — Вас не дозовешься! Ты-то куда так торопишься? Можно ведь на месяц остаться. Все равно пока не работаешь!
— Поэтому и тороплюсь, — сказала Ирина и села рядом, обняв ее за плечи. — Отдохнула я замечательно, с тобой повидалась, чего ж еще? Пора и о работе подумать! А то год учебный уже начался.
— А Бьяджо? — тихо спросила Марина. — Он ведь славный парень! И как было бы хорошо!
Но Ирина не ответила. Она посмотрела в окно, на открывающуюся морскую даль, и вдруг остро захотела быстрее оказаться дома.
Бьяджо примчался на вокзал с букетом красных роз. Заплаканная Марина поцеловала сестру, взяла Умберто под руку и медленно пошла по перрону, не оглядываясь. Бьяджо мельком глянул им вслед, потом повернулся к Ирине и глубоко заглянул в глаза.
— Не прощаюсь, дорогая, — сказал он, явно волнуясь. — Не забуду. Можно звонить?
Ирина смотрела в его черные блестящие глаза, потом перевела взгляд на яркие полные губы, на вьющиеся пряди густых волос, падающие ему на лоб, зачем-то задержалась на подбородке, вернее, на свежей тонкой царапине сбоку. Видимо, Бьяджо брился торопливо и порезался. Ей было приятно, что этот милый итальянец так увлечен ей, но вдруг показался ей настолько чужим, словно был с другой планеты. Неожиданно Ирина представила его в деревенском палисаднике возле куста бузины и невольно улыбнулась нелепости этой картины. Бьяджо, глядя на ее улыбку, глотнул как-то нервно, пробормотал: «Arrivederci!» — повернулся и бросился вслед за Мариной и Умберто.
Ирина вернулась в Воронеж и в ближайшие выходные после недолгого раздумья позвонила Андрею. Он оказался в деревне. Рано утром Ирина села на пригородный автобус и поехала в Землянск. Когда она подошла к дому, то увидела, что Андрей стоит в палисаднике и красит забор в яркий синий цвет. За его спиной чернели ягоды бузины. Ирина остановилась и жадно смотрела на эту картину. Ее губы начали улыбаться от все разгорающейся радости.
пробормотала она и тихо засмеялась.
Андрей поднял голову, кисть замерла в его руке, лицо покраснело.
— Я вернулась! — сказала Ирина, бросила сумку на траву и шагнула к нему.
Андрей выбежал из палисадника, обнял ее. Она прижалась к нему всем телом, не переставая улыбаться.
ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Разве не бросается в глаза, насколько я талантлив? Неужели это так трудно заметить?» — подумал Валентин и тряхнул густыми черными волосами, подстриженными в классическое каре. Он поднял подбородок вверх.
— Ничтожные людишки! — сказал вслух с возмущением и окинул гуляющих в скверике возле театра надменным взглядом.
Его серые глаза с маленькими точечками зрачков были холодны и прозрачны и из-за густых черных ресниц казались подкрашенными.
— Ничтожества! — буркнул он и сел на свободную скамейку, достав из кармана пиджака пачку сигарет. — Как это он выразился? Мало перца? Нет ни яркости, ни характера. Подумаешь! Какой-то там старший помощник младшего ассистента заштатного режиссера. А туда же! Корчит из себя Станиславского и Меерхольда в одном лице.
Валентин несколько раз нервно щелкнул зажигалкой и, наконец, закурил, откинувшись на спинку скамьи. Его длинные худые пальцы, держащие сигарету, мелко подрагивали, тонкий и яркий рот презрительно кривился.
— К черту! — с чувством воскликнул он.
Потом смачно сплюнул, встал и пошел, убыстряя шаг.
— Валька! Подожди! — раздалось у него за спиной.
Валентин обернулся и остановился. К нему быстро приближался его приятель Петр и как-то беспомощно улыбался.
«Вот поди ж ты! — раздраженно подумал Валентин. — И ростом не удался, и внешность самая затрапезная, типаж какого-нибудь тракториста из захудалой деревеньки, а ведь каким спросом пользуется! И в кино и в театре! А я? Хотя сам виноват. Надо было, как Петька, за все предложения хвататься двумя руками, а не воротить нос от неподходящих, как мне тогда казалось, ролей».
— Сядем? — предложил подошедший Петр и потянул Валентина за рукав пиджака, усаживаясь на скамью.
Тот помедлил секунду, но все-таки сел рядом, ссутулившись и не глядя на приятеля.
— Зря ты так, Валя, — укоризненно начал Петр и, придвинувшись, обнял друга за плечи.
Валентин слегка передернулся, но промолчал.
— Вот ты на Егора Николаевича наорал, — продолжил Петр увещевающим тоном, — а он не последнее слово у нас в театре имеет. И что обидно, роль-то как будто прямо для тебя написана. Что, стерпеть не мог? Ну, раскритиковал он твою игру, но ведь он со всеми так. Мы-то его терпим, зато всегда работу получаем. А сейчас я просто и не знаю, чем тут можно помочь! После твоего ора он тебя ни за что не возьмет. Самолюбие — это надо понимать!
Петр глубоко и шумно вздохнул.
«Словно перегруженный осел», — подумал Валентин и улыбнулся.
На душе у него отчего-то стало легче.
