– Константин Кимович просил подождать, – проговорила она, – он знает, что вы приехали. Но его сейчас нет в офисе.

Ирина опустилась в кожаное кресло и принялась листать журналы. Ждать пришлось часа два. В предбаннике, кроме секретарш, почти никого не было, только напротив Ирины в кресле неподвижно сидел молодой человек в светло-сером костюме. Чем-то человек напоминал робота. Потом дверь в кабинет Цоя неожиданно распахнулась, и из нее вышел сорокалетний здоровяк с необыкновенно живым лицом и черными еврейскими глазами.

– Проходите, Ирина Григорьевна, – сказала секретарша, – Константин Кимович примет вас.

Ирина оглянулась на молодого человека в кресле и отчаянно покраснела. Она вдруг сообразила, что это – телохранитель Альбиноса, и что ни на какие переговоры Цой не ездил, а все эти два часа был у себя в кабинете, где и разговаривал с сорокалетним здоровяком.

Она толкнула тяжелую дверь кабинета и вошла внутрь.

Кабинет Константина Цоя поразил Ирину.

Промышленники России не склонны к показной роскоши. Российские банкиры любят иметь многокомнатные офисы с персидскими коврами и увешанными картинами стенами; представительства западных инвестиционных контор обожают современные деловые комплексы со стеклянными крышами, эскалаторами и зимними садами. Крупнейшие российские промышленные конторы выбирают себе или строгие офисные здания, или скромные особняки. Войдя в такой скромный особнячок, ты можешь с удивлением обнаружить, что компания, владеющая третью российского алюминия, сидит на двух этажах строго отделанного офиса и состоит из шести человек, половина которых, впрочем, пребывает в данный момент за пределами России.

Остальные же трое держат у уха сразу по две трубки и выясняют отношения одновременно с кемеровскими угольщиками, сибирской нефтяной компанией и свердловскими энергетиками.

Муж Ирины, Вячеслав Извольский, которого трудно было назвать аскетом, в общем-то придерживался этих принципов и даже намеренно не заводил в московском представительстве собственного кабинета. Для встреч он довольствовался удобной и легко отделанной переговорной.

Кабинет Константина Цоя был огромен; высота потолков составляла по крайней мере пять метров, пол был отделан редким дворцовым паркетом, и в дальнем углу кабинета, от пола до потолка, простирался огромный аквариум, в котором плавали красные рыбы.

Еще один аквариум, поменьше, стоял в углу. Собственно, это был не аквариум, а устроенный в виде аквариума столик для доверительной беседы, с подсвеченными с изнанки водорослями и двумя тяжелыми кожаными креслами по бокам. Сероватые, видимо пуленепробиваемые окна кабинета выходили во двор, и в них лился тусклый солнечный свет.

Самой же примечательной особенностью кабинета было отсутствие в нем стола для заседаний. В глубине возвышался огромный офисный стол самого Цоя, заваленный бумагами, от него буквой Т отрастал какой-то скромный аппендикс с двумя креслами по углам – и все. Отстутствие стола для совещаний как бы невольно подчеркивало, что все свои решения Цой принимает либо единолично, либо – в крайнем случае – вместе с парнером, усевшимся в широкие удобные кресла для беседы.

Ирина шагнула внутрь, и из-за полированного стола в глубине кабинета навстречу Ирине поднялся невысокий сорокапятилетний кореец с совершенно белой кожей.

– Счастлив познакомиться, Ирина Григорьевна, – сказал он, – чем могу служить?

– Мне надо с вами поговорить.

Голубые глаза Цоя смотрели, казалось, под кожу Ирине.

– Разумеется. Можно уточнить – это надо вам или Слябу?

Ирина попыталась выдержать взгляд Цоя, и несколько секунд ей это удавалось. Потом она сморгнула и отвела глаза в сторону. Вгляд ее невольно упал на небольшой столик подле хозяйского кресла Цоя, и Ирина увидела там фотографию одной из известных российских певиц – наверное, жены или любовницы Цоя. Певица была сфотографирована в коротком красном платье на фоне роскошной спальни, а сама карточка была повернута лицом к посетителям, а не к Цою. Видимо, хозяин кабинета любил демонстрировать свое имущество.

– Это надо мне, – ответила Ирина, – Слава… понятия не имеет, что я сюда приехала. Не думаю, что он… позволил бы мне. Он считает, что российский бизнес – это только для мужчин.

– Я тоже так считаю, – сказал Цой.

Голос Цоя звучал безразлично и ровно, но в нем была какая-то магия, которая завораживала Ирину. Кабинет Цоя – огромный кабинет с высокими потолками и теряющимся в полумраке аквариумом, – почему-то невыносимо давил на ее, сужался до размеров каморки, и Ирине невольно казалось, что она – не в кабинете, а в каком-то восточном храме, в присутствии всевидящего и всемогущего, но чрезвычайно уродливого божества. Если не считать Извольского, Ирина никогда не встречала человека, который каждым своим движением настолько подчинял и безраздельно подавлял собеседника.

Внезапно Цой, видимо, приняв какое-то решение, радушно показал Ирине на два удобных кожаных кресла, стоявших в углу подле столика-аквариума. Ирина поспешно села.

– Кофе, чай? – спросил Цой.

– Чай.

Альбинос отдал распоряжение и опустился в кресло напротив Ирины. Поверхность столика была широкая и плоская, а сам аквариум был сделан в виде раковины. В глубине ее шевелились водоросли и плавали две большие рыбки. Водоросли были темно-синие, а рыбки черные, с белыми длинными хвостами и огромными вытаращенными глазами. Ирина с трудом оторвалась от взгляда рыбок, сжала руки и быстро заговорила:

– Извините, Константин Кимович, что я вмешиваюсь в дела мужчин, но то, что происходит – это безумие. Я знаю, с чего все началось, с того, что вас не приняли на комбинате. Все говорят, что вы дико обиделись. А Слава выгнал ту секретаршу, которая бумажку смахнула. Он жутко орал… Он вам звонил, а вы не перезвонили. И вот из-за какой-то глупости, из-за обиды величиной с мушиную головку начинается война…

Ирина замолкла. Цой глядел на нее тяжелым немигающим взглядом.

– Ну почему же, Ирина Григорьевна, – сказал Альбинос, – это, извините, немножко женский взгляд, предполагать, будто войны начинаются из-за глупостей. Войны между промышленными группами начинаются только из-за одного, Ирина Григорьевна – из-за собственности. Так получилось, что у Извольского была собственность, которой он не управлял. Я имею в виду шахту имени Горького. А когда собственностью не управляют, это значит, что рано или поздно она достанется тому, кто может и хочет ей управлять.

И вместо того, чтобы смириться с этим фактом и получше управлять тем, что у него осталось, Сляб начал искать возможность нанести мне ответный удар. А я ужасно не люблю, когда ущемляют мои интересы. Тем более, когда при этом доходят до того, что убивают моих людей. Вот здесь ваш муж перешел все границы. Потому что везде можно найти компромисс. Даже когда завод украли, и тогда можно найти компромисс. Но когда начинается кровь, компромисса уже не может быть. Во всяком случае, для меня. Как было написано на одном старом королевском гербе: «nemo me impuni lacessit». Никто не оскорбит меня безнаказанно. Так что извините, Ирина Григорьевна, когда я тут сижу и думаю о мертвом Афанасии, а вы мне начинаете объяснять о секретарше, которая переврала встречу… это… просто бабское какое-то понимание экономики…

– Но Слава не убивал Горного, – вскрикнула Ирина, – я вам клянусь! Он мне говорил! Он с Денисом уверен, что это вы убили его, чтобы подставить Славу!

Цой глядел на Ирину внимательно и с легкой улыбкой.

– Боже мой, Ирина Григорьевна, неужели вы думаете, что ваш муж скажет вам в таком деле правду? О любом убийстве знают только трое: заказчик, организатор и исполнюга. Если Денис Черяга не был организатором, а я это вполне допускаю, то даже ему Извольский ничего не скажет, не говоря уже о жене…

Я не убиваю собственных партнеров, Ирина Григорьевна. И не кидаю их.

– А Краснолуцкого? – не выдержала Ирина.

– Что – Краснолуцкого?