– Это он сам написал? Без принуждения?

– Нет, я ему ствол в морду ткнул, – сердито ответил Извольский. – А ты надеешься, что я подпишу, да? Во тебе!

Извольский, на глазах Ахрозова, порвал заявление напополам и спихнул лоскуты в корзинку для мусора. Пододвинул одной рукой кресло и сел напротив Ахрозова.

– Значит, так, – сказал Извольский, – я тут давно на этот счет думал, раньше хотел сказать, да только все это дерьмо началось. Был, Сережа, полгода назад, Павлогорский комбинат, и был это не комбинат, а акционерное общество «авгиевы конюшни». И ты это АО вычистил. В общем, в связи с этим: у меня сейчас шестьдесят два процента комбината. Твоих – одиннадцать процентов. Когда разгребемся с нынешним дерьмом, купим остальное. Если будешь хорошо работать – получишь блокирующий пакет.

Ахрозов сидел совершенно неподвижно. Ему показалось сначала, что он ослышался или до сих пор под кайфом. Извольский встал.

– Я вчера не успел с тобой поговорить, – сказал Извольский, – знаешь почему? Этого еще нет в газетах, но Альбинос купил Корсунький ГОК.

Ахрозов вздрогнул. Он только вчера говорил с Цоем – и тот даже не счел нужным похвастаться новой покупкой.

– Я слишком поздно узнал о сделке, – продолжал Извольский, – пытался ее сорвать. Альбинос заплатил за ГОК сто сорок миллионов долларов. Я предложил сто шестьдесят, но, видно, там не одни деньги были. Ты понимаешь, что это значит? Если мы не будем единой командой, мы не выиграем, Сережа. Альбинос пленных не берет.

Пламя промышленной войны между АМК и группой «Сибирь» распространилось по всей России.

Извольский купил крупный угольный порт в Новороссийске – Цой перекупил менеджеров порта и запугал их, и прежде чем Денис успел отследить произошедшее, менеджеры сдали порт Цою же в аренду на девяносто девять лет за две тысячи долларов в месяц.

Цой выложил десять миллионов долларов за крупную угольную шахту, а когда он туда зашел, оказалось, что Извольский за несколько сот тысяч долларов получил в аренду горно-обогатительную фабрику, запиравшую единственную ведущую из шахты дорогу. Извольский запросил за переработку столько, что реальная рентабельность шахты упала до двух процентов, и Цою ничего не осталось, как согласиться.

На первый взгляд, силы противников были несравнимы. Извольский, хоть и мог держать губернатора у себя в приемной по часу, – был все-таки хозяином одного завода и нескольких связанных с ним технологической цепочкой предприятий. Извольский никогда особо не нуждался в политической поддержке, не терся в Кремле и не имел в правительстве ни врагов, ни дорогостоящих союзников. Все льготы, какие ему требовались, он не без основания предпочитал получать на местном уровне, используя губернатора в качестве половичка. Федеральные министры, по его мнению – это было дорого и ненадежно, к тому же президент менял их, как трусики, и каждый последующий министр зачастую норовил наказать всех, кто спонсировал предшественника.

Другое дело – Цой. Он был столь же незаметен, сколь и всесилен. В лицо его знали меньше депутатов, чем получали от него содержание. Его называли партнером министров и вице-премьеров, ему приписывали самые фантастические связи, – истина же заключалась в том, что нередко путем хитроумных разводок на правительственных постановлениях, выгодных Цою, красовались подписи его злейших врагов.

Цой коллекционировал заводы, как другие коллекционируют почтовые марки, он возил на охоту премьеров и прокуроров, и как танк, прущий по цветущей гречихе, он, казалось, не мог проехать ни метра, чтобы не растоптать зазевавшегося кузнечика или гусеницу.

Однако именно во всесилии Цоя и заключалась его слабость. Все чиновники, которые не были у него на содержании, люто его ненавидели, губернаторы его побаивались, а захваченные им заводы далеко не всегда пребывали в лучшем состоянии. Цой бил предприятия, как утку влет, не задумываясь о том, что делать с добычей и кто ей будет управлять. Честных управляющих было найти нелегко, особенно Цою, а чем беспардонней был захват, тем больше денег успевали увести с завода прежние хозяева.

Свободных денег у авантюриста и охотника Цоя было немногим больше, чем у рачительного хозяина Извольского, – а деньги в войне самое главное.

У Цоя было много владений – но почти все они были уязвимы и обременены исками прежних разъяренных хозяев. У Извольского был всего один комбинат, но Сляб врос в этот комбинат, как врастает в пустынную землю низенький саксаул с длинным корнем, и любая попытка отнять у Сляба АМК слишком уж попахивала беспределом. Это вам не лежалый разрез банкротить.

Как только война разгорелась, к Извольскому со всех сторон потянулись ходоки: все те, кого Цой когда- то унизил, растоптал или вовсе объявил в розыск. И все чаще и чаще, выслушав чью-то душещипательную историю, Извольский задумывался о том, что – пристрели кто-нибудь Цоя, и никто не подумает на Извольского. Слишком много у Альбиноса врагов.

Но странное дело. Чем больше этих людей проходило через кабинет Извольского – тем яснее Извольский понимал, что никого из них нельзя взять в союзники. У всех был какой-то изъян. Одни были глупы, другие не по чину вороваты. Третьи безнадежно отстали от времени, четвертые были лгуны, хвастуны и задиры. Едва приходя в кабинет Извольского, они вели себя не как просители, а как равные: один красный директор, явившийся к Слябу с опозданием на час и значком героя Соцтруда на лацкане, с ходу предложил молодому человеку разделить империю Цоя напополам. Орудием, избранным им для завоевания империи, служил депутатский запрос в Законодательное собрание Хабаровского края.

– Вот увидите, – сказал директор, около трех лет назад выжитый с убитого им предприятия, – это будет скандал века! Это прочтут по всей России! Нет, во всем мире!

Другие были люди настолько испорченные, что репутация их была еще хуже репутации Цоя, и Извольский не мог поручиться, что его не сдадут Альбиносу с потрохами, почуяв даже малейшую выгоду.

Как волк задирает больную овцу, как тигр хватает самого медленного оленя – так и Альбинос безошибочно выбирал себе только те жертвы, которые вблизи не будили сочувствия. Одни были слишком наглы, другие слишком беспомощны, третьи были такие подлецы, что все про себя думали: «и поделом».

Все чаще и чаще Вячеслав Извольский вглядывался в собственное отражение в безупречно полированной поверхности стола: какой тайный изъян разглядел в нем Константин Цой? Или охотник Альбинос наконец зарвался, и собственная гордыня теперь погубит Альбиноса, как до этого губила его жертв?

Было девятнадцатое октября. Цой и Бельский сидели на веранде одного из престижных московских ресторанов. Из-за холодов открытая летом веранда была забрана полиэтиленовой пленкой в два слоя; по ту сторону пленки голубело небо, да рабочие в оранжевых робах убирали из палисадника кадки с выставленными на лето деревьями.

Это была редкая для обоих неделовая встреча: Степан в последнее время всюду бывал с Майей, а Майя не очень любила Цоя. Разговор шел о МиГе, – переговоры о программе «МиГ-Еврофайтер» продолжались на редкость успешно, и большим помошником в них оказался Фаттах: молодой, европейски образованный, с прекрасным знанием языков. Степана огорчало только одно: что по мере того, как «МиГ-1-48 „Сапсан“ превращался в „Цезарь-3А“, участие очаковского лидера в нем неизбежно сходило на нет.

– Фаттах молодец, – сказал Цой. – Но немножко комплексует. Мальчик очень много сделал для холдинга, и ему хочется свободы. Он взял для меня Богоявленку, ты знаешь?

Степан кивнул.

– От Богоявленки сорок километров до Павлогорского ГОКа. Я зайду на ГОК через десять дней.

– И что?

– И все. Извольскому будет неоткуда взять окатыш.

Цой улыбнулся и добавил:

– Знаешь, Степа, я ведь тут когда-то комнату снимал.