сигналить. Дорога в этом месте была узкая, джип и КамАЗ разъехаться не могли, и когда Настя взглянула на насыпь, она увидела, что дорога мало того, что узка – еще как бы и размыта подступающей водой.

– А отчего так дамбу размыло? – спросила Настя.

– Потому что упыри пять лет здесь сидели, – резко ответил Ахрозов. – Дамбу каждый год нужно подсыпать, а чем? Пустой породой. А эти ребята морковку рыли.

– Какую морковку? – не поняла Настя.

– Вскрышными работами не занимались, пустой породы не вывозили, – пояснил Ахрозов. Он невольно вспомнил о тех трехстах двадцати миллионах, которые сулил ему Анастас. Формально предложение оставалось в силе. Настя, вздрогнув, смотрела на обманчиво-спокойную гладь шламохранилища.

– А если дамбу прорвет? – спросила она.

– Не должно. Мы ее сейчас укрепляем. – Ахрозов обернулся и заорал своему водителю:

– Ну чего стал? Дай дорогу машине, он работает, а ты ворон считаешь!

Джип Ахрозова заурчал и сполз с дороги на насыпь, пропуская КамАЗ.

Настя поглядела на Ахрозова и засмеялась.

– Ты что смеешься? – спросил директор, – я что-то смешное сказал?

– Ага, – кивнула Настя. – Ты так на этот комбинат смотришь, как будто он твоя жена. И еще ты ужасно смешной.

– Почему?

– Так. Тебе девушка нравится, другой бы ее в ресторан пригласил. А ты шламохранилище поволок показывать.

Ахрозов посмотрел на часы и, к удивлению своему, увидел, что уже около восьми вечера. Он пропустил все, даже шестичасовое селекторное совещание.

– Ты хочешь в ресторан? – спросил растерянно Ахрозов.

Настя подбоченилась.

– Конечно хочу, – сказала она, – я ужасно проголодалась.

В ресторане все было как нельзя лучше: он был обустроен в провинциальном великосветском стиле, с золочеными канделябрами над белыми столиками и очаровательными официантками в коротких сиреневых юбках. Горящие на столах свечи отражались в зеркальных стенах, вокруг них все тонуло в полумраке, в середине зала пылал огромный камин, и Настя чувствовала себя ужасно довольной: ее, как взрослую, привезли в большой красивый ресторан на большом черном джипе, и человек, сопровождавший ее, был самый главный человек в городе, и секьюрити при входе почтительно кланялись ему, а когда охранники Ахрозова прошли через металлоискатель, в их карманах зазвенело, но секьюрити не остановили их немедленно, а только несмело спросили:

– Оружие есть?

– Есть, но мы стрелять не будем, – пообещал Ахрозов, и Настя при этот ответе гордо вздернула головку. Она почувствовала, что все взгляды устремлены на нее.

Ужин тоже был выше всяких похвал: Настя съела десяток устриц и толстую-толстую отбивную, и еще салат из гребешков, и даже стащила половинку бифштекса с тарелки Ахрозова. Она очень проголодалась.

Они уже ели десерт, когда Настя заметила за соседним столиком компанию развязных парней в кожаных куртках. Настя толкнула Ахрозова под локоть и спросила:

– А эти чего здесь делают?

– Это их ресторан. Точнее, Мансура.

– А почему мы тогда сюда пошли?

Ахрозов слегка замялся, покраснел и ответил:

– Это единственный приличный ресторан в городе.

– А у завода свой ресторан есть?

Ахрозов покраснел еще пуще и выдавил:

– Да.

– Тогда пошли туда, – сказала Настя.

Ахрозов молчал.

– Ну Сергей Изольдович, ну пожалуйста! – взмолилась Настя. – Ведь там у вас, наверное, девочки голые пляшут, да?

В ресторане Ахрозова голые девочки не плясали. Они плавали в бассейне с прозрачными стенками.

– Ну хорошо, – сказал Ахрозов, – только мне надо заехать переодеться.

Апартаменты Ахрозова, которые многим окрестным крестьянам показались бы невероятно роскошными, для генерального директора были более чем скромны.

Ахрозов жил даже не в «турецкой деревне», куда в гостевой дом определили Гришу, а просто в одноэтажном флигельке на территории бывшего партийного пансионата «Иволга». Номер был двухкомнатный, с маленькой прихожей, застланной порыжевшим ковром, с гостиной и большой спальней. К спальне был пристроен широкий солнечный балкон, а к гостиной – небольшая кухонька. Они прошли в кухню.

– Чаю будешь? – спросил Ахрозов.

Насте почему-то очень хотелось пить.

– Да.

Ахрозов захлопотал на кухне около чайника. Сквозь приотворенную дверь Настя видела его широкую спину, обтянутую черной фуфайкой, и сидящие мешком брюки. Директор делал все споро, по-холостяцки, – через минуту белые с синим ободком чашки уже стояли на столе и тут же громоздились нарезанные горкой бутерброды с сыром. Из стенного шкафа была извлечена непочатая бутылка коньяка, а из холодильника – запотевшая баночка кока-колы.

Ахрозов оборвал с бутылки пробку и налил коньяк в два стеклянных стакана, таких же, в которых в столовой подавали кисель и молоко.

– Я не буду, – поспешно замотала головой Настя.

Ахрозов не стал настаивать и выхлебал свой стакан сам, до половины.

На кухне запел чайник, и тут же зачирикал мобильный телефон. Ахрозов, разговаривая, поднялся со стула. Через минуту он вернулся со свежезаваренным чайником. Поступь у Ахрозова была мягкая и тяжелая, как у мишки, который подходит к улью с медом. Мобильник пискнул было снова, но Ахрозов отключил его и кинул куда-то на сервант.

Чай был густой и прозрачно-коричневый, как раз такой, какой нравился Насте.

– Сахару? – неловко спросил Ахрозов.

Настя наморщила лобик.

– Не. Печенья.

Ахрозов распахнул дверцу шкафа и принялся рыться в поисках печенья. Но печенья в квартире не оказалось. Директор слишком привык питаться где придется – или в столовой для инженеров, или в ресторане. Ахрозов прошел в спальню и нажал на интерком. Через минуту в дверях образовался охранник.

– Печенья принеси, – сказал Ахрозов.

Охранник оглядел ничего не выражающим взглядом Настю и исчез. Директор вернулся в кухню, опустился на крякнувший под ним стул и допил остатки коньяка. За окном стремительно, как это бывает на юге, темнело. Вдоль дороги, бегущей по гребню озера, выстроилась во фрунт цепочка огней.

– А вы здесь совсем один живете? – спросила Настя.

– Да.

– А жена есть?

– Нет, – сказал Ахрозов, – жена сбежала.

Черные как ежевика глаза Насти удивленно расширились. Она нерешительно облизнула губки, не зная, задавать вопрос или нет. Ахрозов поглядел на нее и сказал:

– К режиссеру какому-то. В Питер.

– Почему в Питер?

– Не знаю. Она у меня всегда такая была… интересная, знаешь. Все Пастернак, да Вальмонт, да