не забываю. Никогда.

— Значит, у тебя есть семья. Ее глаза сверкнули.

— Тебе надо все разжевывать? Я ненавижу Сацугаи. Как бы тебе понравился дядя, который не взял тебя к себе, а отдал этим... — Она судорожно глотнула сакэ.

— Когда-нибудь, — произнес Николас, глядя в тарелку, — ты встретишь кого-нибудь. Влюбишься.

— Во мне нет верности. — В голосе Юкио слышалась горечь. — И я не способна любить. Эти два понятия мне чужды.

— Просто ты вообразила, что кроме секса для тебя ничего не существует.

— Вернее, только секс приносит мне радость. Николас посмотрел на нее.

— Неужели ты не понимаешь — это только оттого, что ты считаешь себя никчемной? — Он взял ее за руку. — Ты не допускаешь, что кто-то может тобой интересоваться как личностью, а не потому, что ему нравится твое тело.

— Ты говоришь глупости. — Однако Юкио не отняла руку и не отвела глаз.

— Называй как угодно.

— Я не верю в это. Правда. Почему ты не можешь принимать меня такой, какая я есть? Меня не переделаешь.

— Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы ты когда-нибудь раскрепостилась, дала выход тому, что в тебе есть...

— О, Николас, — Юкио коснулась пальцами его щеки, — зачем изводить себя и думать о том, чего никогда не будет. Кто знает? Может, через год я умру...

— Замолчи, — отрезал он. — Я не хочу этого слышать, понимаешь?

— Да, — ответила Юкио, на удивление покорно. Она опустила голову, словно в покаянии, и черные волосы упади полночным водопадом. Теперь она была образцовой японской женой, которая склоняется перед безусловной властью мужа.

— И кто тебе сказал, что ты не отважная? — Николас не привык к таким разговорам; ему отчаянно хотелось перегнуться через стол и поцеловать ее полуоткрытые губы, но не хватало мужества. — Вспомни о своем детстве, о том, что тебе пришлось пережить. Для этого понадобилось немало сил.

— Ты так думаешь?" — Совсем как маленькая девочка. Тихо появилась официантка, встала на коленях возле столика и выставила новые блюда и напитки. Николас проводил ее взглядом, пока на пороге она не скользнула в свои гэта и не исчезла.

— Но я же сказал, — яростно прошептал Николас — Что с тобой?

— Я не знаю, — Темные глаза упорно смотрели в стол. — Не знаю.

Он подлил сакэ в ее крошечную белую чашечку.

Они вышли из ресторана, и Юкио как ни в чем не бывало взяла его под руку, оживленно болтая, перескакивая с одной темы на другую.

Они плыли в оживленной вечерней толпе, среди ярких огней и пронзительных звуков. Воздух был пропитан благовониями и бензиновыми парами, которые окутывали многочисленные лавки, открытые почти всю ночь. Город торговцев, этого нового класса, когда-то презираемого равно благородными самураями и униженными крестьянами.

Николас и Юкио прошли огромный пассаж игральных автоматов, на которые долго пялили глаза, будто приехали из глухой деревни, и оказались а электронном царстве американского рок-н-ролла. Из громкоговорителя музыкального магазина вырывался настойчивый пульсирующий ритм. Завораживающие черные голоса на фоне струнных и ударных. Они танцевали перед освещенной витриной, в которой была установлена черно-белая рекламная фотография: Джон, Поль, Джордж, Ринго.

Закрой глаза, и я поцелую тебя. Завтра я буду скучать по тебе Помни, я всегда буду искренним... Снова и снова.

А пока я буду вдалеке Я буду каждый день писать домой... Красные, зеленые, желтые огни; волшебная ночь рок-н-ролла.

И я пришлю тебе всю свою любовь...

— Кто это? — спросила Юкио, слегка запыхавшись.

— Битлз, — ответил хозяин магазина. — Новый ансамбль из Англии.

И Николас купил ей эту странную заморскую пластинку. Но пройдя квартал, они услышали совсем другие звуки, громкие и отрывистые. Сямисэн. Другая культура. Это оказался Бунраку, традиционный кукольный театр. Юкио пришла в восторг и захлопала в ладоши, как ребенок. Она упросила Николаса зайти. Он порылся в карманах и купил два билета.

Зал был почти полон, и они не сразу нашли свободные места. Спектакль только начался. Николас успел прочитать на афише, что это знаменитая пьеса Тюсишура, знаменитая история сорока семи верных самураев.

Марионетки были великолепны в своих ослепительных нарядах. Некоторые были настолько сложны, что для управления ими требовалось три человека: один — главный кукловод — для головы, туловища и правой руки, второй — для левой руки, и третий — для ног.

Николас и Юкио сидели в последних рядах. Вскоре в зал вошли двое американских моряков, белый и негр. Николас не мог понять, как их занесло в Бунраку. Возможно, они дожидались своих подружек иди третьего товарища. Белый проскользнул на свободное место, а негр остался стоять в проходе.

Николас видел, как глаза Юкио оторвались от яркой сцены. Он заметил, куда прикован ее взгляд: как охотничья собака с дичи, она не сводила глаз с выпуклости под ширинкой у негра. Вокруг мерцали разноцветные блики, и это напомнило Николасу об огромном аквариуме в Токио, куда его водили родители. Все происходящее казалось нереальным. Полуоткрытые губы Юкио, ее тяжело вздымающаяся грудь.

Николас почувствовал, как ее пальцы коснулись его бедер, замок медленно скользнул вниз; его обдала горячая волна. Все это время Юкио не сводила с негра широко раскрытых сверкающих глаз. Ноги Николаса стали ватными. Ему хотелось закричать: “Прекрати!”. Но он не мог. Моргнула ли она хоть раз? Николас хотел убрать ее пальцы, но не сделал этого. Он продолжал смотреть на сцену, краешком глаза поглядывая на зловещую выпуклость. Какого он был размера? Какой он вообще может быть? Правда ли, что это сводит женщин с ума?

Сямисэн продолжал играть. Самураи сражались с подобающей доблестью. Да, да. Да!

— Знаешь, что мне не нравится в японцах? — спросила Юкио. Уличные огни, проходя через жалюзи, бросали на стену и часть потолка полосатые тени.

Николас повернулся в кровати.

— Что?

— То, что у них не бывает светлых глаз. — Она вздохнула, и он представил, как ее широкие губы вытянулись трубочкой. — В Киото я видела француженок и американок с голубыми глазами. Странно, я всегда мечтала, чтобы у меня были зеленые глаза — как изумруды.

— Почему ты об этом думаешь?

— Мне кажется, эти мысли показывают, как я себя ненавижу. Вот это, — Юкио потянулась, взяла его руку и опустила ее себе между ног, — только это имеет значение.

— Нет, — Николас отдернул руку. — Это не имеет никакого значения.

Она спросила тихо:

— Совсем-совсем. Николас рассмеялся.

— Ну ладно. Имеет. Но самую малость. Он привстал и наклонился над ней. Ее кожа казалась очень бледной в полумраке.

— Послушай, Юкио, ты понравилась мне еще до того, как мы танцевали в тот вечер.

— До того, как я...

— Стала ко мне прижиматься.

Юкио вытащила руку из-под одеяла и легонько ударила Николаса в грудь. Его мышцы задрожали, и он ощутил знакомое напряжение в животе. Ему казалось, будто чья-то могучая рука давит на его легкие, и ему становится трудно дышать.

— В чем дело? — спросила Юкио, когда он отодвинулся и сел на край кровати. — Чего ты боишься? — Николас чувствовал, как она смотрит на него. — Меня? Ты боишься меня, Николас?

— Не знаю, — ответил он печально. И в этом было все дело.