- Одна из тайн Муна, о которой он никому не говорил, заключалась в том, что он не знал, кто его настоящие родители. Он был сиротой. Мои тетка и дядя, воспитавшие его, тоже не знали, откуда он пришел. Он просто появился однажды на пороге их дома. Тайна его происхождения постоянно мучила Муна, и этот неразрешимый вопрос о том, откуда он взялся, в какой-то степени сформировал его личность. Когда семья, принявшая его, погибла, он остался совсем один: без корней и даже без чувства родного дома, которое для всех нас является своего рода стартовой чертой.

- У него есть ты, - заметил Крис.

- Да, есть. Но я женщина, а в Азии этим все сказано. Мун никогда не мог чувствовать себя свободно в моем обществе, как он мог в обществе Терри. Мун был всегда одинок. Всегда. Поэтому, я думаю, они так сдружились с Терри. Оба считали себя своего рода отщепенцами. Их дружба была такой крепкой, что во многом компенсировала Муну отсутствие настоящей семьи.

Какое-то время в комнате было тихо. Крис слышал ее дыхание и чувствовал, что стены между ними уже нет.

- Как вы с Муном потеряли друг друга? - спросил он.

- В какой-то момент моя мать почувствовала, что пора всерьез заняться моим образованием. Она признавала только французское образование, какое получила сама и мой отец. Кроме того, она считала, что и сама сможет по-настоящему развернуться только во Франции. Она была большим мастером приглаживать политические перышки, которые взъерошивала политическая философия моего отца. Но, перебравшись в Европу, она скоро затосковала. Жизнь в Азии течет совершенно иначе, и ей было очень трудно адаптироваться здесь. Мой отец подолгу был в отлучке, в Индокитае. Как-то в его отсутствие она завела шашни с одним министром, приехавшим к нам на уик-энд. Узнав об этом, мой отец пришел в ярость и устроил ужасную сцену. Но когда она сказала ему о некоторых сексуальных причудах министра, отец вдруг притих и задумался. Он понял, что очень неплохо быть осведомленным об альковных тайнах сильных мира сего.

- И начал поощрять ее любовные похождения? - изумился Крис. - Ну и тип же твой папаша!

- Я тебе уже давно говорила, что мой отец очень опасен. Он был радикалом до мозга костей. И это, в конце концов, привело их брак к краху. Моя мать не была подвижницей, как отец. Все, что она делала, она делала ради удовольствия делать это. Она упивалась своей неверностью: сексом, властью над другими людьми, которую он давал, плохо скрытой ревностью ее мужа, которую он вызывал, даже, в какой-то мере, тем, что она через него продолжала бороться за то, что они с моим отцом ошибочно принимали за свободу Камбоджи. Но в большей степени политика ее мужа была для нее опасным зверем, на котором она каталась верхом просто ради удовольствия. Я думаю, что осознание этого в конце концов разрушило их брак.

Она на мгновение закрыла глаза, и ему показалось, что она отгоняет от себя мучительные образы прошлого.

- Знаешь, я уверена, что мои родители по-своему любили друг друга. Но одноколейное мышление отца все портило. Его невозможно было остановить, когда дело касалось его политических убеждений. Мою же мать можно было назвать скорее вольнонаемной на политическом поприще, и поэтому было можно и на логику ее воздействовать и даже переубедить. Но с отцом все было иначе. Он был не такой. Он был нечто особенное.

- Ты его любила или все-таки больше ненавидела? - спросил он, фактически повторив вопрос, который она однажды задала ему самому насчет Терри.

- Долгое время, - сказала она задумчиво, - мой отец определял все в моем мире. 'Вот это есть жизнь', - указывал он, и я видела все его глазами. Что мне еще оставалось делать? Мать больше пилила меня, чем воспитывала. Множество сменяющих друг друга нянюшек присматривало за мной, когда она и мой отец отлучались по своим делам. Но когда он был дома, он разгонял нянюшек и сам занимался со мной, особенно если я болела. Но ночам он мне рассказывал разные истории о святых и грешниках, о Христе и дьяволе, пичкая меня лекарствами, чтобы сбить температуру. С матерью все было иначе. Она и не наказывала меня, как отец иногда, но и не ласкала. Потом я поняла, что она всегда видела во мне потенциальную угрозу и соперницу. Я была моложе, во мне, говорили, было больше экзотики, если и не красоты. Первое время она старалась просто игнорировать мое присутствие в доме. А потом, когда это уже было делать невозможно, она стала изводить меня своим презрением.

Сутан посмотрела на Криса.

- Я ответила на твой вопрос?

- Все зависит от точки зрения, - ответил он.

Она засмеялась.

- Твоей или моей?

- У меня ее нет, - сказал он. - А у тебя их хоть отбавляй.

Он дотронулся до ее грудей.

- Крис?

- Да, милая. - Он чувствовал, что она отвечает на его ласку.

Она положила свою руку поверх его руки.

- Мы в Париже. Но ближе ли мы к Трангу, чем раньше? Как, ради всего святого, мы найдем его здесь? И в глубине души я не могу не желать, чтобы мы его не нашли никогда. О, Крис, я так боюсь!

- Помолчи, - попросил он, целуя ее в губы. - Во мраке ночи даже серьезные проблемы должны поспать.

Она обхватила его руками и, выгнув спину, прижалась к нему грудью. У него мороз пошел по коже, когда он почувствовал прикосновение ее твердых сосков. Не выдержав, куснул ее за плечо. Она ответила низким стоном, не разжимая губ.

Расправив ее ноги так, что они обхватывали его за бедра, он перекатился на спину. Не ожидая этого, она раскрыла глаза от удивления, и он увидел в ее расширившихся зрачках свое отражение. Он вошел в нее, и она вся содрогнулась, прижимаясь к нему.

- Крис, я люблю тебя!

Ее бедра начали ритмичное движение, и сейчас они были настолько близки друг к другу, насколько это возможно между двумя человеческими существами. В сумраке парижской ночи, когда городские огни за окном, как ночнички, заливали их рассеянным светом, они следили за смеющимися выражениями лиц друг друга. Будто колдовской кистью художника, воссоздающей линии, цвета и перспективу, в душе пробуждались образы, наиболее лелеемые памятью.

А там, за окном, безмолвно несла свои воды Сена, и по ней мимо Эйфелевой Башни, мимо Собора Парижской Богоматери, мимо музея д'Орсей плыли лодки, в которых тоже лежали влюбленные, и в их глазах тоже, как звезды, отражались глаза друг друга.

Крис издал глубокий стон, достигая пика, и Сутан, быстро заморгав, зажмурилась, выдохнув в украшенную блестками тьму воспоминаний скомканное окончание одного слова.

- Терри!

Дик Эндрю из ЦРУ так и не перезвонил Диане, и это было весьма странно. Она звонила ему несколько раз, и всегда получала ответ, что он то на совещании, то вышел, то его просто нет, - в зависимости от того, кто отвечал.

И тогда она поняла, что Агентство по Борьбе с Наркобизнесом - ее единственная надежда. Брэд Вульф, директор секции по Восточному Побережью, был ей кое-чем обязан. Вульф был боссом Сива, когда тот был прикомандирован к АБН. Уезжая в аэропорт, Сив посоветовал ей отправить ему все материалы, которые они собрали по Питеру Чану, что она и сделала.

В тот же день Вульф позвонил ей и лично поблагодарил ее и всю группу Сива за кропотливую работу, которую они проделали, расследуя это дело.

Вот к Вульфу она теперь и обратилась, просто передав ему информацию Сива относительно яхты. Она знала, что у нее нет ни полномочий, ни времени, чтобы заниматься поисками 'Моники'. А после предупреждения Кляйна она не решалась просить его об одолжении.

Рабочий день уже кончался, когда позвонил Брэд Вульф. Она уже фактически покидала офис, когда раздался звонок.

- Нам надо встретиться, - сказал он. - Прямо сейчас.

Диана почувствовала в его голосе напряженные нотки и подумала, что дело серьезное. Но она слишком хорошо знала службу, чтобы задавать вопросы по телефону. Вместо этого она сказала, что не прочь бы