закупоренное из-за непрекращающейся душевной муки, теперь не знало, что делать, но тело - знало.

Роскошные волосы Луонг накрыли его, как шелковым покрывалом. Когда ее ловкие пальцы расстегивали пуговицы на его одежде, их мягкие подушечки щекотали кожу.

Закончив раздевать его, она разделась и сама, и каждое ее движение при этом было проникнуто такой потрясающей невинностью, что он сразу же почувствовал сильное возбуждение. С удивлением он смотрит на свой подымающийся член, а Луонг уже увлекает его на себя, опрокидываясь на грубую соломенную подстилку. Ее тело так шелковисто нежно, что у него дух захватывает.

Ее бедра раздвигаются, плоский животик втягивается внутрь, маленькие твердые груди с острыми сосками поднимаются к нему, как бы приглашая его скорее дотронуться до них губами.

Он чувствует у своей щеки ее горячее дыхание, ощущает аромат ее кожи, отливающей, как шелк, в неровном свете костра. Ее тело касается его тела, передавая ему свой жар, и, в конце концов, он входит в нее, невольно застонав от наслаждения.

Их соитие было стремительным и яростным: долго сдерживаемые эмоции, наконец, вырвались наружу. В голове Мабюса пронеслась мысль, что старый Ван Нгок, наверно, хочет, чтобы у его дочери был ребенок от него, от героя. Это то малое, что он может ей дать. И в это мгновение его наполняет то, что можно назвать счастьем, Так редко в его жизни ему удавалось сделать что-то действительно хорошее для других людей! Единственная положительная эмоция, прежде доступная ему, была удовольствие. Например, удовольствие от хорошо выполненный такой ненависти, что даже слюна у него во рту стала горькой.

И вот, когда он уже приближался к оргазму, он почувствовал, как пальцы Луонг впились ему в плечо. Его глаза открылись, и он поймал на себе ее взгляд, исполненный такой ненависти, что даже слюна у него во рту стала горькой.

А потом сверкнул нож. Он не верил своим глазам. Это какое-то безумие. Просто бред.

А она выгнула спину, и ее лицо исказила судорога полной блаженства боли. Он чувствует, что по его животу распространяется что-то мокрое, горячее. Быстрым движением он скатывается с нее и видит рукоятку ножа, торчащую у нее из бока. Затем ее рука стискивает рукоятку, чтобы вырвать нож из раны и умереть в считанные секунды. Ее глаза чистые и ясные, и тут до него доходит, что она сделала. Ее полный презрения взгляд сказал ему все.

- Я все про тебя знаю, - прошептала она. - Кто ты есть, и чем ты занимаешься.

Она не поверила рассказам о его героических подвигах, как ее доверчивый отец. Она знает правду.

- Откуда ты знаешь? - прокаркал он голосом, которого сам не узнал.

- Я повстречала человека, который, как Будда, знает о тебе все. - Она засмеялась. - Теперь тебе это будет сниться, и не одну ночь.

- Лучше бы ты всадила этот нож в меня, - с горечью сказал он.

Она все улыбалась:

- Я знаю, что ты предпочел бы это.

И он понял всю глубину ее презрения, осознал всю полноту ее торжества. Он недостоин такой простой смерти. Она хочет, чтобы он жил и помнил, кто он такой и что он сделал. Ее смерть тому залог.

Видя выражение его лица, она улыбается еще шире и последним усилием вырывает нож из раны. Глаза ее закрываются навсегда...

- Расскажи мне о мадемуазель Сирик, - прервал его мысли Мильо.

- Что? - В первый момент М. Мабюс просто не мог осознать, что от него требуется, из-за того, что творилось в его душе. Потом, стряхнув с себя образы прошлого, вызванные колдовской силой Леса Мечей, М. Мабюс перевел взгляд на Мильо, но перед его глазами все еще колебалась страшная, безжизненная пустота, отдаваясь в ушах перезвоном колокольчиков. - Что Сирик? - В голосе его все еще звучало чувство, о котором он думал, что уже давно разучился переживать его. Как я уже говорил, получилась патовая ситуация. Кристофер Хэй угрожал, что поломает Преддверие Ночи, если я не отдам ему мадемуазель Сирик. И он не блефовал. Я просто не мог поступить иначе. В хитрости он, оказывается, не уступает своему брату. И вообще, меня не покидало странное ощущение, когда я с ним схватился.

- Какого рода?

- Будто я вовсе не убил Терри Хэя или он восстал из мертвых. Я видел его перед собой с такой же ясностью, как сейчас вижу тебя.

- Глупости.

- Конечно, - покорно согласился М. Мабюс, но без убежденности в голосе, поскольку Лес Мечей говорил ему другое. Теперь он понял природу могущества этого талисмана. Держа его в руках, он мог подняться выше мелких забот человечества. Он был потрясен комичностью этого ощущения, которое раньше возникало у него только тогда, когда перед ним возникали образы его собственной смерти. Он понимал, какой властью он сейчас обладал, но в то же время сознавал, что она - не для него: слишком сильна была его жажда забвения.

И не для Терри Хэя была эта власть, поскольку слишком уж сильно он ее жаждал.

Лес Мечей предназначен для того, кто очистил свой дух от всех желаний - к этому всегда стремятся теравадан-буддисты - и, как Сиддхарта, готов для высших форм бытия.

Во всем виноват Терри Хэй. Терри Хэй, которого М. Мабюс никогда не мог понять, и поэтому возненавидел. Это Терри Хэй, распознав в нем лазутчика, передал его в руки южных вьетнамцев. Так ему сказали его тюремщики. А потом была темница и постепенная деградация его личности, из-за которой М. Мабюс каждый день молил о смерти.

Теперь, благодаря магии Леса Мечей, истина всплыла из недр его памяти. М. Мабюса предал не Терри Хэй, а Волшебник.

Луонг сказала ему об этом, но не словами. С омерзительной ясностью он вспомнил то, что столько лет пытался забыть - момент ее смерти, бросивший его в лимб полужизни - полусмерти. В мельчайших подробностях он вспомнил нож, которым она себя убила: уникальную резьбу его рукоятки. Это было оружие Волшебника. М. Мабюс вспомнил, что этого ножа уже не было у Волшебника во время Ангкорской экспедиции. Для того, чтобы кастрировать северо-вьетнамского полковника, он воспользовался его ножом.

Теперь все встало на свои места. Он понял, что Волшебник был единственным человеком в отряде, который знал, кто он такой. И это он рассказал обо всем Луонг.

Это откровение поразило его, как удар грома. Он зашатался и вынужден был освободить одну руку от Леса Мечей, чтобы опереться ею о стол. Чувство опустошенности в его душе - а он уже забыл, что она у него есть, и что она может болеть - все нарастало. Он вспомнил Кама-Мару, человека, который допрашивал его в тюрьме. 'День есть ночь, - говорил он, - а ночь есть день. Когда ты признаешь, что черное - это белое, тогда ты сможешь сказать, что находишься на пути к спасению'. Теперь такой день настал: что черное, то и белое.

Было ли это откровение результатом магии Леса Мечей? А, может, просто результатом подспудной работы его собственного сознания? Та горькая правда была замурована в нем все это время, с тех пор как он запер на замок часть своей души.

Мильо смотрел на него тяжелым взглядом.

- Глупости, - повторил он. - Особенно в свете того, что Кристофер Хэй скоро умрет. Я хочу, чтобы ты убил его.

Долгое время М. Мабюс ничего не говорил. Казалось, он пристально смотрит в самый центр Леса Мечей. Наконец, он спросил ничего не выражающим голосом:

- А как насчет мадемуазель Сирик?

- Я хочу, чтобы ты ее доставил сюда.

- Живой или мертвой?

Этот простой вопрос привел Мильо в бешенство. Он подбежал к М. Мабюсу, вырвал у него из рук меч и приставил все три его лезвия к горлу вьетнамца.

- Живой, болван! Неужели все тебе надо объяснять обязательно в категориях жизни и смерти? Доставь ее мне живой, но так, чтобы все выглядело как будто она умерла. Ты понимаешь нормальный французский язык?

М. Мабюс, притиснутый спиной к столу, безразлично взирал в лицо человека, которого он знал так