История проданного рояля

К своему счастью с Лютиком Евгений Эмильевич готовился так же, как к мероприятию в Союзе писателей.

Четкость - это вообще его сильная сторона.

Осип Эмильевич все никак не решался на поездку в Крым, а его брат только поинтересовался: где взять необходимые средства?

Как и подобает настоящему директору, он предпочитал деньги не вкладывать, а находить. Сумма на поездку оказалась точь-в-точь ценой рояля Юлии Федоровны. По случаю этого важного для дочери события она согласилась его продать.

Все просчитал Евгений Эмильевич. Например, настоял на том, чтобы в поездку взяли Асика. Присутствие мальчика должно было подчеркнуть серьезность его намерений.

Больше всего надежд он возлагал на поход в семейные бани. После этого мероприятия вряд ли кто-то усомнится, что они единая семья. Конечно, есть еще формальности, вроде печати в паспорте, но это все - наживное.

В бане у Евгения Эмильевича закружилась голова. Уж насколько уверенно он чувствовал себя в любых водах, а тут закричал: 'Тону!' Конечно, не от страха, но от непонятно откуда взявшегося чувства свободы: в эту минуту он не боялся показаться смешным.

Так они наслаждались моментом. Правда, с Лютиком нужно всегда держать ухо востро. Только и жди, что вернется забытое ею на время 'ощущение личной значимости'.

Однажды на прогулке им встретился ленинградский знакомый. Он посмотрел на нее столь долгим взглядом, что она просто не смогла не откликнуться. Обычно именно с таких взглядов в ее жизни начинались перемены.

Помните, мы говорили про 'отважный лет'? Это и было то самое. Лютик чувствовала, что ее уже ничто не сможет остановить.

Трудно было предполагать столь скорое крушение.

Евгений Эмильевич даже не сразу понял - что же произошло. Он еще что-то говорил тоном то ли счастливым, то ли разморенным, а она его уже не слышала.

Вроде все было сделано как надо, с настоящим директорским размахом, а, как оказалось, - зря. Не помог даже инструмент, проданный ради этой поездки. Музыки не было: что - с роялем, что - без. Если, конечно, не считать плеска воды в семейной бане.

Самое обидное, что ничего не вышло и с этим знакомым. Оказывается, не всегда стоит доверять предчувствиям. Скорее всего, она просто обозналась, приняв его взгляд на свой счет.

Конец истории

Из воронежской ссылки Евгений Эмильевич получил от брата несколько писем. В одном - около слова 'родных' стоял вопросительный знак. Другое завершалось выкриком: 'Ты понимаешь, что ты делаешь?'

Покровитель чистых салфеток и дирижер светящихся люстр предпочел ничего этого не заметить. Так иной начальник сидит в кабинете, беседует по телефону, а секретаршу просит сказать, что его нет.

И в середине семидесятых, когда, вместе с другими обломками кораблекрушения, всплыли черновики воронежских писем, Евгений Эмильевич не растерялся.

На вопросы откуда-то появившихся биографов брата он отвечал, что никаких писем не получал.

Это были слова настоящего начальника. Директор ведь как размышляет? Если чего-то нет среди входящих и исходящих, того не существует и вовсе.

Конечно, такая забывчивость не противоречила поздравлениям сыну Лютика ко всем праздникам. До поры до времени его обращения к прошлому этими посланиями и ограничивались.

Открытки Евгения Эмильевича тоже показательны. Брат настаивал на том, что пишет 'на ходу', в постоянных перебежках по комнате, а ему непременно требовался письменный стол.

Ну не мог он стронуться с места, написать несколько фраз по случаю Первого мая, без включенной лампы, пишущей машинки, разных там резинок и карандашей!

Конечно, дело не только в ритуальной вежливости или удовольствии от 'литературного труда'. Заодно появлялась информация: из ответной открытки он узнавал, что в записках Лютика есть пара страничек об Осипе Мандельштаме.

Получив эти сведения, Евгений Эмильевич сперва огорчился, а потом решил, что обладание этим текстом кардинально меняет его ситуацию.

Наконец-то он мог ответить Надежде Яковлевне. Вернее, как и подобает настоящему администратору, этот ответ организовать.

Думал ли Мандельштам-младший о том, что Лютик заодно расправлялась и с ним? Она написала о первом брате и не удостоила вниманием второго. Как бы прошла мимо и не взглянула в его сторону.

Что - тот брат, что - этот: для чего вкладывать персты в те же раны?

Даже если Евгений Эмильевич это понял, то постарался не заметить. Все-таки - повторим еще раз - он был директором. А где вы видели такого директора, который за одно и то же станет платить несколько раз?

Шарманщика смерть

Никогда Мандельштам не обратился бы к своему брату так же, как к еврейскому музыканту Александру Герцевичу: 'Нам с музыкой-голубою / Не страшно умереть'.

Конечно, родство музыканта с поэтом неформальное. Речь не о житейских отношениях, а о связях в сфере литературы.

Вот он, пример своего рода всемирного заговора, всеобщего покровительства и взаимопомощи!

Приглядевшись, обнаруживаешь соучастие немецкого поэта Вильгельма Мюллера, австрийского композитора Франца Шуберта и даже Иннокентия Анненского.

Мюллер сочинил стихотворение о шарманщике.

Шуберт написал цикл 'Прекрасная мельничиха', включающий романс на эти стихи.

Анненский стихи перевел.

Вот откуда у Мандельштама звук мерного движения, постоянного возвращения в одну точку.

Четыре строчки - поворот ручки музыкального ящика.

Еще четыре - новый поворот.

Этот шарманочный ритм впервые появился у Мюллера и Анненского.

Уж давно о счастье

Дед не ворожит,

Старую шарманку

Знай себе крутит...

В отличие от Анненского, Мандельштам не называет профессию героя. Как видно, для него более существенно, что в буквальном переводе 'шарманщик' означает 'крутящий лиру'.

'Крутящий лиру' - это собрат 'по музе, по судьбам'.

Есть еще одно объяснение братского 'нам'.

Вспомним уже цитированную статью 'Скрябин и христианство':

'Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено'.

Вот почему уход из жизни его подруги обозначал обрыв ассоциативной цепи.

Еще недавно шарманщик 'музыку наверчивал', 'шумела мельница', оглашал округу рожок почтальона.

Шумела мельница, и в песнях урагана

Смеялся музыки голубоглазый хмель...

('В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа...')

Шуберт, 'Мельник'. Рожок почтальона.

(Ремарка из радиопьесы 'Молодость Гете')

Остановились 'мельниц колеса', угас звук почтового рожка, умер шарманщик.

И стынет рожок почтальона...

('Возможна ли женщине мертвой хвала?..')

Шарманщика смерть и медведицы ворс...

('На мертвых ресницах Исакий замерз...')

Конечно, мир Мандельштама открыт не для каждого. Это Лютик оказалась своей среди лейтмотивов поэта, как бы ровней шарманщика, мельницы и рожка, а его брат всегда существовал наособицу.

Поначалу Осип Эмильевич все же надеялся привлечь Евгения на свою сторону. В нескольких письмах промелькнуло что-то обнадеживающее, смутно напоминающее 'нам'. Глядишь - и нашлось бы ему место среди излюбленных поэтом 'ласточек' и 'ос'.

Вскоре он прекратил эти попытки. Уж слишком определенной стала для него фигура прирожденного директора.

Раз этот человек лучше всего понимает язык приказов, Осип Эмильевич отдавал ему свое распоряжение.

'...Запрещаю тебе, - писал он из воронежской ссылки, - где бы то ни было называть себя моим братом'.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Имена

Мы уже говорили о том, что многое в этой истории объясняется разницей между 'ты' и 'вы'.

Надежде Яковлевне тоже пришлось эту разницу почувствовать.

Неприятно узнать, что еще одна женщина была его 'ты'.

В ее мемуарах ничего нет об этом унижении, но зато определено значение 'ты'.

'Для своего осуществления я' нуждается, - писала она, - в двух элементах: в мы' и, в случае удачи, в ты''. И еще, о своем покойном муже: он 'был моим ты'.

А во 'Второй книге' вдова поэта рассказала: не порви тогда муж с Ольгой, она бы ушла к Татлину.

Прямо художника она не назвала, ограничившись: 'Т'.

Так она ответила на вопрос, почему осталась с Мандельштамом.

'Т' - это совсем не то же, что 'ты'. Скорее, знак отчуждения, вроде упомянутой 'гражданки В.'.

Кстати, Лютик тоже знала о скрытых возможностях прямого обращения.

Есть такая детская игра: 'Черное и белое не называйте, да и нет не говорите'. Кажется, всем и без того ясно, о ком речь, а она продолжает свои уточнения:

'Около этого времени я снова встретилась с одним поэтом и переводчиком, жившим в доме Макса Волошина в те два года, когда я там была. Современник Ахматовой и Блока из группы акмеистов, женившись на прозаической художнице, он почти перестал писать стихи...'

Очень уж не хочется Лютику лишний раз произносить имя своего знакомого!

А это пример самый удивительный.

Оказывается, и на краю света, в треклятом лагере на Второй речке, Мандельштам не забывал о различии между 'ты' и 'вы'.

Друг по несчастью Юрий Моисеенко рассказывал об этом так:

- Осип Эмильевич ко всем относился почтительно, но к Ляху обращался 'Володя, вы...', а к Ковалеву - 'Иван Никитич, ты...'. (Лях и Ковалев солагерники Мандельштама. - А. Л.) Мы Мандельштама звали по имени-отчеству, на 'вы'. За глаза называли