ее обнаженное тело вызывало у меня желание. Это столь же естественно, сколь и неосуществимо. Ввиду безвыходности положения мое умонастроение как-то уж слишком быстро изменилось: я обнаружил в себе порочные склонности, поставившие под угрозу наше и без того шаткое семейное благополучие. Что ж, тем лучше, одна неразрешимая проблема наслаивается на другую, причем вторая настолько примитивная, что в какой-то мере ослабляет напряжение, вызванное первой.
Дешевое оправдание! Просто мне удобнее так считать, а напряжение все равно существует, чем бы оно ни было вызвано. И нет такой силы, которая могла бы его снять.
Кто он? Не могу сказать, чтоб я сгорала от любопытства или мне так важно было это узнать, но, с другой стороны, это же вполне естественно, что он меня заинтересовал, во всяком случае, не вижу причины, почему я не должна задавать себе этот вопрос, если мне так хочется. Итак, кто он? Без сомнения, он не из здешних — мелких ремесленников и пенсионеров. Но он не похож и на служащего или школьного учителя, хотя и часто носит под мышкой книги, названия которых мне не удалось разглядеть. Нет, пожалуй, это не то слово... Есть в нем какая-то вальяжность, но он этому, кажется, не придает значения. К примеру, пальто у него наверняка очень дорогое, но поношенное, и носит он его небрежно, чуть подняв воротник. То же можно сказать о его шляпе и перчатках. В третий раз спрашиваю себя: кто же он? Для чего и откуда забредает сюда в этот час? Живет ли он поблизости или просто оказывается здесь случайно? Все те же праздные вопросы, которым суждено остаться без ответа, если, конечно, я не спрошу его напрямик, а он не удовлетворит мое любопытство.
Но это вряд ли: он все время молчит. Его голос, красивый, мужественный, слегка прокуренный и... как бы это получше выразиться... голос человека, много повидавшего на своем веку и привыкшего изъясняться намеками, я слышала считанные разы. В лучшем случае скажет «добрый вечер». А когда в первый раз пришел, то лишь кивнул на кофеварку, а потом, когда я сделала кофе, — на полку позади меня, туда, где стояли три бутылки, одна из них с коньяком. Угадать нетрудно — что еще сочетается с кофе? И ему как будто нравится эта игра в молчанку: придет, покажет, выпьет и уходит, буркнув что-то в знак благодарности и даже не удостоив меня взглядом.
Но это не вся правда; вчера вечером он поглядел на мои руки (я ведь говорила, что руки у меня красивые). Притворился рассеянным, погруженным в свои мысли, но нас, женщин, не обманешь: мы всегда знаем, смотрят на нас или нет, а он смотрел, да так, что я даже смутилась и спрятала руки в карман передника. Представляете? Он смотрел, я счастлива, и все тут!
А после его ухода я разглядывала себя в зеркале, чего со мной не бывало давно, лет, наверное, с тринадцати-четырнадцати (сейчас мне уже двадцать два!)... Ну вот, перед тем как лечь спать, я стала перед зеркалом совсем голая и внимательно себя оглядела. То, что я увидела, не слишком меня обрадовало, хотя я на свой счет и не обольщалась. Высокая прическа мне совсем не идет: она только удлиняет и без того вытянутое лицо и еще больше меня худит. Впрочем, такую худобу ничем не скроешь... Грудь — одно название, ребра все наружу, плечи костлявые, бедер нет, как у мальчишки, и живот впалый — какая-то дырка, а не живот.
Однако, положа руку на сердце, не так уж все и плохо. Почему? Даже не знаю... но вот, например, ноги длинные, точеные и очень хорошо смотрятся на фоне всего остального. И потом, худоба не обязательно недостаток, она тоже создает какой-то стиль, который, вполне возможно, кому-нибудь и понравится. Здешним мужланам, конечно, нет — тут нужен человек... понимающий, интеллигентный.
Как иногда хорошо у меня выходит, и где я только слова выкапываю? Сама себе удивляюсь!.. Но в конце-то концов, я же образованная, диплом учительницы у меня, и, если б захотела, могла бы обучать ребятишек грамоте.
Сегодня снова был у жены... Смеркалось, но бедные невинные малютки как будто этого и не замечали — не нынешние сумерки, а то, какой постоянный сумрак царит у них в доме и в жизни. Мать, по обыкновению, клянчила деньги. Окна квартиры с одной стороны выходят на унылый двор, где одна хозяйка содержит в относительном комфорте своих собачек, а другая — наглая бабенка — разукрасила его бельем так, что не пройти; с противоположной же стороны окна обращены на замусоренную городскую улицу: видимо, указы муниципалитета сюда не доходят, и поэтому тут вечно сушатся заношенные трусы и комбинации. В кухне противно пахнет моющими средствами и потом только что ушедшей прислуги, которая сюда забегает изредка; в ванной развешаны детские вещички, с них еще капает прямо в пластмассовый тазик с замоченным в мыльной пене бельем. И вдруг — нет чтоб посочувствовать им, самым любимым, самым дорогим, подумать, как вытащить их из этой трясины, — у меня защемило сердце от жалости к себе. Казалось, мне отсюда уже не выбраться, не хватало воздуха: над головой, сквозь тонкий потолок, отчетливо слышалось, как наверху кто-то двигает стулья и возит веником, а гулкие лестницы сотрясались от топота школьников и кухарок; в соседней квартире хрипело радио; над нашим балконом хлопали на ветру, совсем закрывая от взора и без того почти не видное поблекшее небо, простыни, а если на какой-то миг наступала тишина, то до слуха явственно доносился с верхнего этажа звон струи по эмалированной поверхности. Это хворающий чиновник мочится в ночной горшок.
И я сказал: «Пойду куплю сигарет и вернусь». Ушел и не вернулся, больше не хочу возвращаться. Бросаю их на произвол судьбы — моих обожаемых малюток, мою обожаемую женушку, не хочу возвращаться, не могу больше. Не хочу... И тогда не хотел, и сейчас не хочу. Что это значит? А то, что, если мое нежелание со временем ослабеет, невозможность не станет от этого менее невозможной. Скажем так: я не должен возвращаться, поскольку мое возвращение принесет им одни несчастья. Об этом мы еще поговорим. Хотя нет, не будем об этом больше говорить.
Я ушел, и весь мир открылся мне не только своими привлекательными, но и угрожающими сторонами. Мир без моих родных! Так как я был тверд в своем решении, следовало немедленно, не откладывая, начать привыкать к этому новому миру, надо было от чего-то оттолкнуться, иначе неизвестно, чем обернется для меня первая же ночь? В душе уже зародились первые сомнения относительно практического осуществления моих планов: куда идти, с чего начать, что делать? По правде говоря, меня всегда смущали возможные материальные последствия моих поступков, или, как бы это получше выразиться, мне никогда не удавалось увязать в один узел возникающие в голове планы и конкретные действия. Вот и сейчас я чувствовал, что одной моей решимости недостаточно: чтобы планы стали реальностью, решимость должна подкрепляться чем-то конкретным. А чем? На этот счет у меня было самое туманное представление, а проще говоря — вовсе никакого. Ну и пускай, сказал я себе, положись на случай, и завтра утром ты, может быть, проснешься другим человеком из другого мира.
Первой моей мыслью было отправиться в «Клуб для приезжих», там играют на деньги, мне это подходит по двум причинам: во-первых, игра оглушает и отвлекает, а во-вторых, хотя у меня пока не было случая над этим задуматься, но понаслышке я знаю, что деньги — начало всех начал. Однако, зайдя в кафе и подсчитав свои ресурсы, я обнаружил, что они не превышают тридцати двух тысяч лир — сумма, явно недостаточная для большой игры (в упомянутом клубе играют именно так). Зато тридцати двух тысяч лир хватит на что-нибудь другое, например на женщину. Конечно, не самого высокого класса, но это не столь важно. Отличная мысль, вот теперь-то и проверим, действительно ли я... или все-таки... Да, женщина — это хорошо, но как ее заполучить?..
Разве этот город не создан для того, чтобы пускаться во все тяжкие? Видно, время неподходящее, по крайней мере на этих ярко освещенных улицах у всех женщин такой строгий и добропорядочный вид, что даже самый отчаянный искатель приключений не отважится... За стеклами кафе, под ослепительным, как в операционной, сиянием неоновых ламп, сидят немногочисленные парочки, и вид у них несколько пришибленный. А где ж еще искать? Может, после ужина станет легче? Час поздний, и я зашел наугад в какую-то тратторию, где оказался единственным посетителем. Подав мне скудный ужин и большую бутылку вина, хозяйка вновь задремала, опершись локтями о стойку.
Выйдя из траттории, я возобновил охоту, если так можно назвать долгое и безрезультатное мотание по всяким закоулкам и злачным местам, ни одно из которых не привлекло моего внимания. Собственно, я искал даже не место, а атмосферу, некий общий дух, безошибочно подсказывающий охотнику на женщин, что он на верном пути. Припомнилось, что две-три женщины на улицах, где я проводил рекогносцировку или же
