собой, вся самоуверенность слетела с него, как туман рассеивается от дуновения ветерка. Вот оно — главное испытание. Вот где его фортуне и впрямь надлежит доказать свое постоянство.

Карты розданы. Марчелло слишком взволнован, чтобы играть с судьбой хладнокровно. Он опять раскрывает все карты разом. Две десятки. Две худосочные семерки. А пятая уж совсем ни к чему — червонная дама. Как? Фортуна отвернулась от него именно сейчас?! В самый ответственный момент? Марчелло глянул на карты других игроков. У двоих явное преимущество, правда, законченной комбинации ни у кого на руках не было, так что не все потеряно, не надо отчаиваться. В игре две двойные пары старше, чем та, что на руках у Марчелло. Но угроза, скорее всего, исходит не от них. Сделать фулл им будет трудней, чем они полагают. Угроза — вот она, в его собственных картах: комбинация не завершена ни с той, ни с другой стороны. Да, ни с той, ни с другой стороны ничем не защищена! Не карты, а недоразумение одно! Было бы хоть что-нибудь в подкрепление этой паре, так можно бы и трех тузов побить!.. Марчелло едва удержался от соблазна сбросить три карты и оставить на руках две десятки. Но он вовремя остановил себя. А вдруг, предположил он, и представится возможность сыграть трис, ведь может же случиться, что ни у кого не будет фулла... Может, может!.. Бред какой-то! Окажись у кого-нибудь из игроков сейчас фулл — сидеть ему со своими несчастными десятками! Кажется, от всех этих «если бы да кабы» начинают сдавать нервы...

Игроки начали сбрасывать карты. При этом два дуплета остались на руках, а его комбинация получила неожиданно сильное развитие. Снизу ее надежно прикрывала семерка. Правда, из-за этой же семерки фулл становился почти невозможен. В один миг напряжение, охватившее игроков, неимоверно возросло. Вот сейчас решится — будет разбита его комбинация или нет. Придется ему предстать перед нею голым или, наоборот, лицезреть ее наготу.

Марчелло благоразумно сбросил только одну карту. Получив взамен новую, он стал тянуть время. Не хватало смелости перевернуть ее и заглянуть судьбе в лицо: страх пересиливал нетерпение. Он взял четыре уже раскрытые карты — две десятки и две семерки, — сложил их вместе и бросил на стол. А сверху прикрыл эту маленькую кучку пятой, неизвестной картой. Картой своей судьбы. Затем перевернул все пять карт и крепко сжал их в правой руке. Последний решающий кон привлек всеобщее внимание. Гости сгрудились возле стола. Джиза не поднимала глаз. Она, как всегда, была невозмутима и, казалось, следила только за судорожными движениями рук Марчелло.

— Не суетитесь, время есть, — раздался чей-то насмешливый голос.

Марчелло торопливо развернул веером первые четыре карты. Едва уловимым движением большого и указательного пальцев выдвинул краешек пятой карты, пытаясь скорее угадать, чем увидеть знамение судьбы. Карта двигалась слишком медленно, приводя Марчелло в отчаяние. Вместо того чтобы энергичным жестом направить ее скольжение, он как будто прилагал огромные усилия к тому, чтобы неведомая карта так и не раскрыла своей тайны. Словом, вел себя как спортсмен, выполняющий упражнение «ходьба на месте». Он уже понял: карту угадать будет непросто. Выдвигаемый угол не запечатан. Поэтому и масть определить невозможно (вообще-то опытный игрок по одной точке или штриху определит масть).

— Смелей, юноша, уже четыре утра, — сказал один из игроков. Смелей! Легко сказать. Смелости-то как раз ему и недоставало. Ведь тяжесть происходящего заключена вовсе не в том, что именно происходит, и не где-то в атмосфере. Она, эта тяжесть, в нас самих, в наших ощущениях. Да где им это понять! Как они смеют его торопить! Для Марчелло в этой карте ответ на вопрос: жизнь или смерть. Как всегда, он преувеличивает. Пусть так. Это ничего не меняет. А может, и не преувеличивает вовсе. От этой карты зависит исполнение его заветного желания. И в то же время в ней его спасение. Спасение? Не слишком ли громко сказано? Ничуть. Подумайте, как ему быть, если он проиграет. Проиграет той, которая так и не снимет своих одежд. Останется для него такой же гордой и неприступной до умопомрачения. Вот если бы они проиграли вдвоем — он и она! В таком случае еще можно было бы снести горечь поражения. Но если проиграет он один... и явится перед ней «голым как червь»! Был бы еще хорош собой! Правда, одна женщина считала, что очень даже хорош. Но можно ли ей верить? Она гораздо старше, к тому же влюблена без памяти... Ничего себе, красавец! Костлявый, ключицы торчат. Господи, при чем тут ключицы, не лги хоть самому себе! Его несчастье — не ключицы, а гениталии. Мошонка размером со сморщенную винную ягоду едва обозначена — неуклюже приподнята. Член — и того хуже. Какой-то обрубок, точно у младенца, и к тому же нелепо вздернутый кверху. Вот в чем его проклятие... Другим мужчинам, как бы ни выглядела их крайняя плоть, все же нечего стыдиться. А у него все не как у людей. Нет, такой срам ей показывать просто невозможно! Все сразу поймут (она первая догадается), что эта его агрессивность — не более чем проявление комплекса неполноценности. Коротышки, известное дело, вечно ходят с задранным носом. Да полно, женщины не обращают внимание на такие подробности. Ну да, не обращают, когда влюблены. А она!.. Боже, что делать?! Конечно, у него не хватит смелости воспользоваться выбором, который он сам предложил. А значит, надо будет юлить, изворачиваться — и впрямь как червь... Ну да ладно. Будь что будет, он же добивается исполнения своего желания. Самого заветного. Но в чем оно, это желание? Пожелал увидеть девушку обнаженной. Для чего? Что толку теперь спрашивать? Захотел — и все. Нет, не все, ему не просто хотелось увидеть ее обнаженной, он желал, если на то пошло, вывести ее из равновесия, опустить на грешную землю, поколебать ее надменную самоуверенность. Но не следует ли из этого нетерпеливого желания то, что он по-настоящему любит Джизу (ведь влюбленный так или иначе всегда стремится унизить предмет своей любви)? А ежели и следует? В обстоятельствах же, которые он сам создал на свою голову, это спасет его от позора? Поможет ему повести себя как подобает мужчине? Интересно, о чем она сейчас думает. Ведь должна же она о чем-то думать?.. Марчелло медленно скользил взглядом по ее невозмутимому лицу. Ничто не выдавало в нем волнений: черты все так же бесстрастны и холодны. Разве что она была бледнее обыкновенного. В ответ она тоже вперила в него взгляд. Поединок захватил обоих. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.

— Ну что, долго ты будешь тянуть?

Да, пора решаться, напряжение стало уже невыносимым. Всему приходит конец, в том числе и самой жизни. Марчелло резко выпрямил указательный палец и двумя пальцами левой руки выхватил из карточного веера пятую карту. Он надеялся, что это будет десятка: еще две десятки были не на руках, а семерка только одна. Что сулит ему тень, мелькнувшая вдруг в углу пятой карты?! Как бы невзначай вынырнула она из-под кромки верхней десятки. Боже милостивый! Неужели? Тень эта не изогнулась жирным полукружием. Значит, не дама, не девятка и не восьмерка. Не похожа тень и на копейное острие первой литеры короля. И не валет — это определенно. Линия четко горизонтальная. Боже милостивый! Неужели повезло?! Одно из двух — десятка или семерка! Еще одно пружинящее движение пальцев — и тень обрела плоть. Семерка! Четвертая семерка из колоды у него на руках.

Марчелло выиграл самую трудную, решающую партию. Сперва его захлестнула волна безудержной радости. Глаза вспыхнули ярким блеском. Тяжесть свалилась, и он расправил плечи. На лбу выступили капельки пота. Только теперь осмелился он взглянуть на девушку. Джиза сидела, смотря на него изучающим взглядом. Таким же невозмутимым, как прежде. Только очень наблюдательный человек заметил бы, что какая-то тень вдруг омрачила ее ясные черты. Она словно старалась поспеть за какой-то ускользающей мыслью. Впервые за весь вечер на лице отразилась растерянность, в которой промелькнул неясный упрек. Юноша понял, что в душе ее царит такое напряжение, такое смятение чувств, что на мгновение ему стало ее жаль.

Но он тут же отогнал это неуместное сочувствие: с какой стати, ведь он рисковал не меньше, чем она! И вот теперь он победил. Теперь она — его добыча. Жертва, распростертая у его ног. Наконец-то сбылась заветная мечта, ради которой он готов был пойти на позор, но, слава Богу, счастливо спасся. Кто сказал, что он не имеет права насладиться пьянящей победой? К черту слезливое сочувствие и прочие сантименты! Во имя чего отравлять себе радость?

Гости начали раздеваться, хотя как-то вяло. Но вскоре все были голыми. Или почти голыми (кое-кто из дам на всякий случай не снял лифчика). Марчелло не знал, как должен держать себя победитель. Как обычно или иначе? И потом, как оправдать в глазах остальных свое страстное желание насладиться наготой