поклонниках, носило оттенок чувства первоначального, было каким-то бесцветным, даже чистым. Несло на себе отпечаток некой ограниченности. Разумеется, не было мужчины, который не пожелал бы увидеть ее обнаженной. Однако ее добропорядочность ставила предел подобным мечтаниям. Да, один-единственный взгляд на ее цветущее тело и был, казалось, тем пределом, за которым не следовало больше ничего. Прочее в расчет не принималось, Хотя, как знать, не гнездились ли как раз в этом прочем планы тайной мести? Увидеть ее нагую, стройную, прекрасную и посмеяться над этой беззащитной наготой. Быть может, в том и состоял умысел мужчины, домогавшегося ее близости. И неважно, что за ним скрывалось — чувственность или чувство, — все равно то и другое было подчинено ее воле, удерживалось на том расстоянии, когда огонь безвреден.

Но что для одних развлечение — для других может оказаться пыткой. То ли в силу особенностей характера, то ли под влиянием обстоятельств, Марчелло с некоторых пор жил как в горячечном бреду. Едва ли можно сказать, что он сам внушил себе, что за девственной неприступностью Джизы скрывается обжигающая страсть. Стоит лишь совлечь с нее покров одежды, как она воспламенится, огонь вырвется на свободу. И тогда он, Марчелло, будет сполна вознагражден за долгое и терпеливое ожидание. Быть может, Марчелло был просто влюблен в девушку. Хотя в это верится с трудом. Влюбленным известно чувство опасливого страха перед обнаженным телом любимой. Как бы там ни было, будем исходить из предположения, что Марчелло был влюблен в Джизу. Однако оговоримся, что это верно при одном условии: в этой влюбленности было нечто, отчего зависела способность Марчелло любить вообще. Речь идет о некоторой особенности его физического строения. Во всяком случае, он, как и все, желал увидеть ее обнаженной. Но в отличие от других Марчелло полагал, что от этого зависит вся его жизнь.

Он не знал, как подойти к ней, с чего начать. Встречи их были случайными и мимолетными. Всегда на людях. К тому же Марчелло был до крайности робок. Так что если он и любил, то почти безо всякой надежды на взаимность. И все-таки искал встреч с ней. Изучил ее привычки. При этом Марчелло даже отдаленно не представлял себе, как сможет воспользоваться счастливым случаем. Но и случай этот ему не выпадал. На какой, собственно говоря, случай ты можешь надеяться, спрашивал он себя. И тут же отвечал, что нет такого случая, который мог бы ему хоть в чем-то помочь. Все дело в твоем дурацком характере, решал он. Не случай тебе необходим, а чудо. Только на чудо вся надежда. Так терзал он себя, пока однажды вечером не столкнулся с Джизой в гостях у одной общей знакомой — модной художницы, устроившей вечеринку для близких друзей. Джиза вела свободный образ жизни и бывала в мастерских художников.

В таких местах дозволялась любая вольность и причуда, лишь бы гостям не было скучно и каждый, пусть ненадолго, мог почувствовать себя творческой личностью. Для того чтобы войти в этот круг, достаточно было принять правила игры: встать на сторону борцов с буржуазными предрассудками. При этом мало кого беспокоило, что эта игра как раз и возможна благодаря предрассудкам. Главное было в том, чтобы бросить громкий вызов заскорузлым привычкам. Так что в этом кругу нечего было рассчитывать на особые развлечения. Просто каждый из присутствующих был готов подхватить любую идею, лишь бы показалась она достаточно сумасбродной. Одни соглашались, как говорится, скуки ради. Другие из желания доказать свою непредвзятость. Третьи — от отчаяния. На этот раз гостей собралось немного. Пожаловал завсегдатай, настоящий принц крови, поджарый и неулыбчивый человек, как, впрочем, и подобает носителю духовных ценностей. С ним — двое приятелей, не то живописцев, не то скульпторов, но достаточно знаменитых, чтобы быть приглашенными. Двое литераторов. Один торговец картинами. Известный педераст и, разумеется, смазливый подросток, служивший в бакалейной лавке или еще где-то. Он был здесь нужен для удовлетворения ненасытного снобизма одних или низменной похоти других. Соответственно в равном числе были приглашены дамы самого различного происхождения, но с одинаковой тягой к прекрасному. Наконец хозяйка пригласила гостей к столу, в центре которого возвышалась огромная чаша, до краев наполненная горным медом. Гости наперебой обмакивали в мед каждый свой кусок хлеба, вкушая из общей чаши. Затем начались игры, детские или уличные развлечения. Гостям было важно сойти с интеллектуального Олимпа, на котором они пребывали, и погрузиться в непритязательную атмосферу народного праздника. Их умственное превосходство было тем заметнее, чем примитивнее они находили себе развлечения. Даже мастеря бумажные кораблики, можно обнаружить свои интеллектуальные преимущества. Прошло некоторое время, и возбуждение гостей, поддерживаемое горячительными напитками, стало угасать. Алкоголь уже не помогал сохранять общий бодрый и веселый тон. В этот момент Марчелло и пришла в голову гениальная идея. Такой, во всяком случае, показалась она сначала.

— Не сыграть ли нам в покер, — предложил он.

— В покер? — подал кто-то ленивый голос.

— Отчего же не сыграть, — продолжал Марчелло. — Давайте попробуем на выбывание. Проигравший выходит из игры, — пояснил он, — игра продолжается до тех пор, пока не определится один победитель.

— И что из этого?

— Выигравший остается одетым. Это его право. Зато проигравшие должны раздеться. Снять с себя все. Ну, что скажете?

— Идея стара как мир, — возразил скульптор, он же маркиз, чей отец занимал когда-то пост министра.

Начали возражать и женщины. Но протестовали они скорее для виду, чем из убеждения.

— Да, стара, — подхватил Марчелло, — но все равно будет весело.

— Неужели? — иронизировал маркиз.

— Отчего же не попробовать?! — взмолился Марчелло.

— Что ж, давайте пробовать, — с полным равнодушием в голосе завершил обмен мнениями маркиз.

Однако никто не двинулся с места и даже не высказал особого желания перейти от слов к делу; но такая пассивность только раззадорила Марчелло.

— Ну так что же?! — не унимался он. — Не хотите?

Приблизившись вплотную к Джизе и заглядывая ей в глаза, он спросил:

— А вы что скажете?

Она, разумеется, сразу догадалась, что предложение Марчелло как-то связано с нею. Правда, она не могла постичь того, что он все это отчаянное предприятие затеял исключительно ради нее. Когда он обратился к ней с прямым вопросом, Джиза хотя и смутилась, но вида не подала. Она не проронила ни слова, а ответила Марчелло лишь затяжным взглядом. Марчелло словно уже стоял перед ней голый. Только теперь он осознал, в какую опасную авантюру столь опрометчиво надумал пуститься. Ведь по игре вполне могло выйти, что именно ему, Марчелло, придется обнажиться перед одетой Джизой. При этой мысли его прямо-таки в дрожь бросило.

— Не понимаю, почему вы обращаетесь ко мне, — ответила она наконец, не сводя с него глаз.

— К вам так же, как и ко всем остальным.

— Ну что ж, если дело за мной, я не стану портить вам обедню, — отозвалась она не без вызова.

— Ну вот, Джиза согласна! Давайте колоду. Кто сдает?! — как-то надрывно вскричал Марчелло. (Теперь ему хотелось только одного: чтобы по какой-нибудь причине игра сорвалась.)

Но хозяйка дома, хотя и без особого энтузиазма, уже извлекла колоду из шкатулки. Еще раз были уточнены правила: кто и как станет выбывать из игры. Тем временем замешательство Марчелло все росло и под конец сменилось настоящим страхом. Конечно, в случае выигрыша он увидит наконец ее вожделенную наготу: это будет как приз в игре, которая уже не может не начаться. Однако живое воображение Марчелло рисовало ему и другую картину: как он, проиграв, стоит перед девушкой и пред всеми голый, сгорающий от стыда. Марчелло никак не мог решить, какое чувство перетягивает на чаше весов. И что ему теперь делать, он не знал. Выйти из игры? Но как — после того, что он сам ее предложил, да еще с таким напором? Расписаться перед всеми в своей робости, даже трусости! И более всего — перед Джизой, принявшей его вызов. Нет, невозможно! А что же тогда? Куда девались его изобретательность и твердость? Душа словно что-то лепетала, но язык ее был темен и невнятен. Но выход тем не менее нашелся, хотя и на этом пути Марчелло подстерегали немалые опасности. У проигравшего, решил он, должно быть право выбора, раздеваться ли ему или делать что-то другое. Короче говоря, если сам он окажется в числе проигравших... Марчелло уже был готов предложить спасительный вариант, но его опередил маркиз:

— Нет, так не годится, это не игра, а какая-то преснятина. Все чересчур прямолинейно: один