– Я знала ее лучше, чем это казалось отцу, и хуже, чем полагаешь ты.

Ченселор пропустил ее колкость мимо ушей.

– Продолжай, – сказал он мягко. – Итак, у нее начало «ускользать» сознание. Кто знал об этом? Ей пытались помочь?

Элисон нервно потянулась за следующей сигаретой.

– По-моему, причиной того, что были приняты меры, стала я. Поговорить было не с кем, понимаешь? Все слуги были японцами. В гости к нам приходили только жены офицеров, а им о матери не расскажешь.

– Значит, ты была совсем одна?

– Да. И я не знала, что мне делать. Затем по ночам стали раздаваться телефонные звонки. Тогда мать одевалась и уходила из дома, нередко с безумным выражением на лице, и я не была уверена, что она вернется. Однажды вечером из Кореи позвонил отец. Обычно мать бывала дома, потому что он всегда предупреждал письменно, когда позвонит. На этот раз ее дома не было, и я все ему выложила. Наверное, это вырвалось у меня непроизвольно. А несколько дней спустя отец приехал в Токио.

– Как он реагировал на случившееся?

– Не помню. Я была счастлива, что наконец вижу его. Мне казалось, теперь все будет в порядке.

– Так и было?

– На какое-то время все стабилизировалось. Сейчас я бы выразилась именно так. В дом стал приходить военный врач. Потом он привел других врачей, и они раз в несколько дней увозили мать с собой. Телефонные звонки прекратились, и мать перестала исчезать по ночам.

– Почему ты сказала, что все стабилизировалось на какое-то время? Разве на этом дело не кончилось?

На глаза Элисон навернулись слезы.

– Случилось это как-то под вечер. Я только что вернулась из школы. Мать бушевала – громко кричала, выгнала слуг из дома, что-то ломала и била. И вдруг ее взгляд остановился на мне. Она никогда не смотрела на меня так. На какое-то мгновение я уловила в ее взгляде любовь, потом ненависть и наконец страх. Она боялась меня. – Элисон поднесла руку к дрожащим губам и бросила взгляд куда-то на одеяло, в глазах ее мелькнул испуг. – Затем мать подошла ко мне. Это было ужасно! В руках она сжимала кухонный нож. Она схватила меня за горло и попыталась вонзить нож в живот. Я вцепилась ей в запястье и стала кричать, кричать. Она хотела убить меня! Да, да, убить…

Элисон повалилась на бок, забилась в конвульсиях, лицо ее стало мертвенно-бледным.

Питер обнял ее и принялся баюкать как ребенка, а немного погодя попросил:

– Попытайся вспомнить, что она кричала, когда ты вошла в дом, когда увидела ее. Что она говорила?

Элисон оттолкнула Питера, откинулась на спинку кровати. Ее глаза были закрыты, по щекам текли слезы, но истерика прекратилась.

– Я не помню.

– А ты вспомни!

– Не могу. Я не понимала того, что она кричала. – Элисон открыла глаза, взглянула на Ченселора, и обоим все стало понятно.

– Это потому, что она говорила на иностранном языке. – В устах Ченселора фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение. – Она кричала по-китайски.

Элисон кивнула в знак согласия:

– Видимо, так.

Однако на главный вопрос ответа не было. Почему мать бросилась на дочь? На несколько секунд Питер задумался, в его памяти всплыли сотни страниц, написанные им о том, как абсурдные на первый взгляд конфликты вели к страшным актам насилия. Он не был психологом, ему приходилось мыслить более простыми категориями.

Детоубийство на почве шизофрении, комплекс Медеи – это не та область, где можно было отыскать истину. Ответ следовало искать в чем-то другом, более простом… Питер попытался представить разгневанную женщину, неуравновешенную, утратившую над собой контроль. Да-да, именно утратившую над собой контроль. Вечер. Пронизанный солнечным светом дом – большинство домов в Японии светлые, просторные, залитые солнцем. В дверях появляется девочка.

Питер взял Элисон за руку:

– Постарайся вспомнить, как ты была одета.

– Это нетрудно. Мы носили одну и ту же одежду каждый день. Платья считались неприличными, и мы надевали легкие брюки свободного покроя и куртки.

Это была школьная форма.

Он отвел взгляд. Может, все дело в форме?

– А волосы у тебя были длинные или коротко стриженные?

– Тогда?

– В тот день, когда мать увидела тебя входящей в дом.

– На мне была шапочка. Все дети носили шапочки и обычно коротко стриглись.

«В этом все дело, – догадался Питер. – Утратившая над собой контроль, разъяренная женщина… Лучи солнца, струящиеся через окна. И дверь, в проеме которой вдруг появляется человеческая фигура в форме…»

Он сжал другую руку Элисон:

– Она тебя не видела.

– Что?

– Мать не видела тебя. Причина все-таки кроется в событиях под Часоном. Этим объясняются и осколки флаконов, и клочья старого пеньюара под надписью на стене кабинета твоего отца, и испуганный взгляд Рамиреса, когда я упомянул о твоей матери…

– Что значит она меня не видела? Я же была там.

– Но она тебя не видела. Она видела лишь форму, и больше ничего.

Элисон поднесла руку к губам. На лице ее застыло смешанное выражение – удивление и страх.

– Форма? Рамирес? Ты встречался с Рамиресом?

– Я не могу тебе рассказать все, потому что сам многого не знаю, но мы приближаемся к цели. Офицеры из зоны боевых действий в Корее и из штабов в Токио в порядке очередности сменяли друг друга. Это всем известно. Ты говорила, что мать часто уходила по ночам из дома. Возможно, в этом все дело, Элисон.

– Ты считаешь, что она изменяла отцу? Изменяла, чтобы получить нужную информацию?

– Я говорю, возможно, ее принудили к действиям, которые ставили ее в двойственное положение. С одной стороны, муж, видный военачальник на фронте, а с другой – любимый отец, оказавшийся в плену в Китае. Что она могла поделать?

Элисон подняла взгляд к потолку. До нее с трудом доходило, о чем говорил Питер.

– Я устала от этого разговора. Мне больше ничего не хочется знать.

– Но мы должны довести его до конца. Что произошло после того, как мать напала на тебя?

– Я выбежала из дома и столкнулась с одним из наших слуг. Он отвел меня к соседям и позвонил в полицию, а я ждала… Ждала, а японцы смотрели на меня, как на прокаженную. Наконец прибыла военная полиция и меня отвезли на базу. Несколько дней, пока не возвратился отец, я провела с женой одного полковника.

– Ну а потом? Ты видела мать?

– Примерно неделю спустя, точно я не помню. Домой она вернулась с медицинской сестрой и уже не оставалась одна – при ней всегда дежурила медицинская сестра или сиделка.

– Как она вела себя?

– Она замкнулась.

– Ее болезнь была неизлечимой?

– Трудно сказать. Сейчас для меня очевидно, что это был не просто припадок. Однако, вероятно, чувствовала она себя тогда намного лучше.

– Когда – тогда?

– Когда в первый раз вернулась из госпиталя с медицинской сестрой. Хуже стало после второго