Всех удивило слово «вашу».

– Разве это не наше общее дело? – спросил один из сидевших в гостиной.

– Оно всегда будет нашим общим делом, но меня уже не будет с вами. Я оставляю вам куда больше, чем все золото мира. Ибо я гарантирую вам полную тайну нашего замысла и предприятия. Я обращаюсь к каждому из вас: ничье присутствие здесь сегодня никогда не будет разоблачено. Более того, я обеспечу вам эту секретность! Ни свидетелей, ни документов, ни оброненных вами слов не останется после нашей встречи.

И подступающий старческий маразм или приступы моего будущего слабоумия не грозят выдать эту тайну.

Гости заволновались, запротестовали. Ведь они прекрасно понимали, что дом полон людей, да и сам праздник вряд ли забудется в поколениях.

Но падроне остановил их движением руки.

– Я покажу вам выход, точнее, путь, по которому вы должны следовать. Но вы никогда не должны отступать от насилия. Вы должны принять его, как воздух, которым вы дышите, ибо он дает вам возможность жить. Насилие необходимо в вашей жизни для того, чтобы вы остались в живых и сумели выполнять вашу работу.

Он взмахнул рукой, и мирный райский уголок, который являла собой вилла Матарезе, наполнился выстрелами и предсмертными криками. Все началось с кухни. Оглушительный грохот пальбы, звон разбитого стекла, вопли и стоны, скрежет металла – все слилось в один кошмарный хор смерти. Люди с искаженными лицами, окровавленные и изуродованные, падали на землю, не успевая спастись. Через несколько секунд та же участь постигла тех, кто был в саду. Музыка оборвалась, послышались выстрелы, крики, мольбы о пощаде, стоны и проклятия. Жуткие душераздирающие вопли донеслись и с верхнего этажа, где бедные невинные создания, приведенные с холмов для увеселения гостей, превратились в агнцев для заклания. Эти прелестные девочки, почти дети, лишенные целомудрия теми, кого они видели впервые в жизни, падали замертво по команде Гильома де Матарезе.

Я вжалась в стену, пытаясь слиться с темнотой, не зная, что предпринять, и дрожа от ужаса, вообразить который было невозможно.

Внезапно пальба прекратилась и наступила зловещая тишина, оглушившая дом и окрестности, более невыносимая, чем стоны и крики, чем выстрелы и грохот, ибо в этой тишине слышно было лишь дыхание всепожирающей смерти. И вдруг я услышала топот ног – бежали тpoe или четверо, и я поняла, что это спасаются бегством сами убийцы. Они неслись по лестнице к дверям, но я подумала: «О боже всемогущий! Они ищут меня».

Однако они бежали туда, где им приказано было собраться после выполнения их черного дела. Вроде бы они все сошлись на северной веранде, я не уверена, но, по-моему, так… А затем все произошло так быстро: послышались выстрелы, которые я восприняла как последнее, что мне суждено услыхать перед моей собственной смертью. Три выстрела, три истошных вскрика – и все смолкло. И тут я догадалась: некто прикончил тех троих, что перебили всех людей в доме.

Смерть простерла свои костлявые руки над домом, тени мрака, чернота ада залили все помещения.

Гости Гильома де Матарезе сидели потрясенные и напуганные, не в силах встать со своих кресел, словно примерзшие к сиденьям по мановению руки их господина – Гильома де Матарезе. Окаменев под взглядом этого человека, они слушали его последние речи:

– Итак, все свершилось или почти свершилось. Все, кроме вас и еще одного человека, мертвы. Он приведет вас в Бонифацио, и больше вы его никогда не увидите. У вас есть пятнадцать минут на то, чтобы собрать вещи. После этого вы должны встретиться на главной лестнице у выхода. Вы сядете на пароход до Неаполя, а там смешаетесь с шумной толпой. Поторопитесь. Сожалею, но уже некому вынести ваш багаж, и вы сделаете это сами.

– А как же вы, падроне? – спросил его кто-то из четверых.

– На прощанье я подарю вам свою жизнь в качестве наглядного урока. Запомните меня! «Я есмь путь!» Грядите ко мне, идите вперед и будьте моими последователями! Вырвите с корнем, уничтожьте тех, кто погряз в коррупции! – Он приходил во все большее возбуждение и почти рычал. Его слова, подобно заклинаниям, разносились по огромному дому. – А теперь войди! – приказал он кому-то.

Маленький мальчик, пастушок с ближних холмов, вошел в комнату. В руках он держал пистолет. Тяжелый пистолет – ребенок был так хрупок, что мог удержать его лишь обеими руками.

Падроне обратил глаза к небесам и воззвал к богу.

– Делай, как тебе было приказано! – через минуту закричал он мальчику. – Ибо невинный ребенок осветит вам дорогу вперед!

Ребенок выстрелил в голову Гильому де Матарезе…

Старая женщина замолчала, глаза ее наполнились слезами.

– Я должна отдохнуть, – сказала она.

Талейников, словно приросший к креслу, тихо произнес:

– У нас есть вопросы, мадам. Вы наверняка поймете нас…

– Позже, – коротко бросил Скофилд.

Свет утра пробивался из-за окружавших долину вершин, клочья тумана поплыли над полями. Талейников отыскал чай, с позволения старой женщины разжег плиту и вскипятил воду.

Скофилд, прихлебывая чай с явным удовольствием, задумчиво смотрел в окно. Настало время возобновить беседу и выяснить еще многое, так как между тем, что рассказала женщина, и имевшимися у обоих мужчин фактами обозначились несоответствия. Оставалось также неясным, почему она рассказала им все это? Ответ на этот вопрос мог прояснить и содержание ее рассказa, и то, насколько ему можно верить.

Брэй отвернулся от окна и взглянул на женщину, сидевшую у печи. Талейников подал чай и ей, она пила, бережно держа чашку. Каждое ее движение и жест были грациозны, словно она, вспомнив, чему ее учили много десятков лет назад, демонстрировала хорошее воспитание. Василий присел на колени подле собаки и гладил ее, пытаясь подружиться с ней. Подняв голову, он увидел, как Скофилд направился к старухе.

– Мы назвали вам свои имена, синьора, – заговорил Брэй по-итальянски. – А как зовут вас?

– София Пасторини. Если захотите проверить, то запись обо мне должна быть в монастырской книге в Бонифацио. Ведь вы для того спрашиваете, чтобы иметь возможность проверить?

– Да, – просто ответил Скофилд. – Если мы решим, что это необходимо и у нас будет такая возможность.

– Вы обязательно найдете мое имя. Падроне тоже там упомянут, ведь меня поручили ему в качестве подопечной, которая со временем станет невестой для одного из его сыновей.

– В таком случае мы должны поверить вам, – сказал Талейников, поднимаясь с колен. – Ведь вы не будете дурачить нас, отсылая к такому источнику. В те времена подобные записи было не так просто сделать, если они не соответствовали истине.

– Я мало что понимаю в таких делах, – проговорила она и вновь улыбнулась печально, – но я могу понять, что вы сомневаетесь. – Она поставила чашку на край плиты. – Уверяю вас, что я рассказала вам правду.

– Тогда у нас к вам есть очень важный вопрос, впрочем, как и все остальные. Почему вы рассказали нам все это?

– Потому что рано или поздно о таком нужно было рассказать, а, кроме меня, это больше некому сделать. Выжила только я.

– Но оставался еще один человек – тот, кто убил троих убийц, – прервал ее Скофилд. – И пастушок.

– Они не были в гостиной и не слышали того, что слышала я.

– Приходилось ли вам рассказывать эту историю прежде? – задал вопрос Талейников.

– Никогда! – ответила слепая.

– Почему?

– А кому я могла рассказать все это? Посетителей у меня не бывает, кроме тех немногих людей, что живут у подножия холма и приносят мне все необходимое для жизни. Рассказать им – это значит навлечь