вами.

– А ваш дорогой друг умер? – неожиданно спросила женщина.

– Да, на следующий день. Его похоронили с воинскими почестями, и он заслужил это. Он прожил жизнь бесстрашного бойца и все же в конце концов стал испытывать страх перед Матарезе. Похоже, они порядочно напугали его.

– Это падроне напугал его, – сказала старуха.

– Но мой друг не знал Гильома де Матарезе.

– Зато он знал его последователей, а этого вполне достаточно: ведь они – это он сам. Он был их Христос, и, как Христос, он умер за них.

– Падроне был их богом? – спросил Брэй.

– И их пророком, синьор. Они верили ему.

– Чему именно они верили?

– В то, что они «наследуют землю», то есть получат в наследство весь мир. Вот что было содержанием и целью его мести.

Взор невидящих глаз старухи был устремлен в стену в продолжение всего ее долгого повествования. Тихий шелестящий голос время от времени переходил в полушепот.

– Он нашел меня в монастыре в Бонифацио и договорился о сходной цене с матерью-настоятельницей. «Взимается в пользу Цезаря», как он выразился, и она согласилась, так как решила, что коли так, то значит, не богу; помните: богу – богово? Я была раскованная и свободная девчонка и не больно-то корпела над книгами, а чаще гляделась в зеркала, то есть зеркал не было, но я вертелась перед темными окнами: меня занимало мое отражение, и мне нравились мое лицо и тело. Я уже готова была принадлежать мужчине, а падроне и оказался мужчиной из мужчин. Мне тогда было семнадцать лет, и казалось, что весь мир принадлежит мне, хотя прежде я и мечтать об этом не могла. За мной прислали карету, и колеса у нее были из чистого серебра, а золотые гривы лошадей горели на солнце. Меня повезли высоко в горы, а по пути были селения, и я могла купить что только пожелаю, а ведь мне хотелось всего, ибо я была из семьи нищих пастухов – набожный отец и моя мать возблагодарили господа, когда меня взяли в монастырь, хотя они так и не увидели меня больше.

Итак, я ни в чем не имела отказа, и появилось у меня все, что я только могла пожелать, а он был лев, мой падроне, а я – его возлюбленное дитя, он везде возил меня с собой, брал во все большие дома, разбросанные в окрестностях Порто-Веккьо, и повсюду представлял меня как свою воспитанницу, смеясь при этом, и все другие смеялись тоже, когда он произносил это слово. Жена его тогда уже умерла, а ему перевалило за семьдесят, но ему хотелось, чтобы люди знали, что он все еще мужчина и обладает молодой силой: если ляжет с молодой женщиной, то сумеет потешить ее, как несколько человек сразу. Особенно он хотел, чтобы два его сына знали об этом.

Мне наняли учителей, которые обучали меня, как снискать его благоволение и обожание, давали уроки музыки, танцев и пластики, учили правильно говорить, даже читали мне из истории, познакомили с основами математики. Изучала я и французский, что был тогда в моде, ведь считалось, что любая дама обязана уметь изъясняться на нем. О, это была удивительная жизнь! Мы плавали по морям, посетили Рим, Париж и в Швейцарии побывали… Раз в полгода мы отправлялись в какое-нибудь путешествие. У него, правда, и дела были в тех поездках, хотя всем ведали его сыновья и только докладывали отцу, как да что, отчитываясь перед ним.

Почти три года я была счастливейшей девушкой в мире, ибо мир принадлежал мне, подаренный моим падроне. Но затем мир этот распался на куски, рухнул за одну неделю, а падроне сошел с ума. Понаехали какие-то важные господа из Цюриха, Парижа, Лондона, и все твердили, что за последние четыре месяца сыновья его, связавшись с нехорошими людьми, пустили по ветру его капитал.

Мол, приняли они массу неправильных решений, подписали какие-то финансовые документы с бесчестными людьми и, войдя с ними в соглашение, а то и сговор, оперировали крупными суммами в обход закона да нарушая принципы банковского дела. Мол, в правительственных кругах Франции и Англии спохватились, поймали с поличным их компаньонов и прекратили все операции, торговлю и махинации, наложив арест на весь капитал. И ничего у падроне не осталось, кроме небольших вкладов в Риме да Генуе.

Он вызвал к себе обоих сыновей, повелев им приехать в Порто-Веккьо и отчитаться в том, что они натворили. Но в ответ на это получил он такую весть, что сразила его словно удар грома, и более он уже не оправился, так никогда и не стал таким, как прежде.

Власти Парижа и Лондона довели до сведения Гильома де Матарезе, что оба сына его мертвы: один покончил с собой, а другого якобы убил человек, которого он разорил. Так было сказано… Что ж оставалось после этого моему господину? Мир рухнул вокруг него, и он целыми днями сидел в библиотеке запершись, ни с кем не общался, не выходил, а еду ему оставляли на подносе перед запертой дверью.

Он уже не ложился со мной, он потерял интерес к нуждам и удовольствиям плоти. Он уничтожал себя изо дня в день, медленно умирая, как если бы собственноручно вонзил кинжал себе в живот.

Но в один прекрасный день объявился человек из Парижа. Он настоял на вторжении в уединенную жизнь падроне. То был журналист, занимался он историей крушения банковских предприятий Гильома де Матарезе. И поведал невероятную историю. Суть ее сводилась к тому, что удар по делу падроне был нанесен банкирами Англии и Франции, которых поддерживали правительства обеих стран. Сыновей падроне путем шантажа принудили подписать незаконные бумаги, а затем убили и вослед их смертям состряпали ложные дела да подкупили свидетелей… Неясно было моему падроне, зачем все это сделано, зачем его разорили, убили обоих его сыновей.

Приехавший из Парижа журналист в какой-то мере ответил на этот вопрос, приведя в качестве примера фразу одного из конкурентов Гильома де Матарезе, подтверждающую опасения европейских банкиров: «Одного истового корсиканца хватит всей Европе на века». И падроне догадался: могущество Англии было некогда обеспечено прежним правительством, сумевшим открыть приток капитала в страну и выйти на рынки сбыта и источники сырья в мир, там и приложить свои собственные капиталы. Гильом де Матарезе делал свои дела сам и клал прибыли себе в карман, не делился с воротилами в Англии и Франции, не объединялся с ними. Для падроне финансовые игры были всего лишь играми. Для банкиров Европы – средоточие крупных сумм в одних руках означало власть, контроль над правительством, мощь и силу. Падроне вдруг прозрел: он понял, чего желали и добивались банкиры и финансисты.

И короли, и правительства, и влиятельные люди в государствах попадали в зависимость от тех, кто обладал значительными капиталами. Таким образом богачи обретали реальную власть.

Прозрение падроне стало началом его безумия.

До разговора с тем французским журналистом падроне просто изводил себя, время от времени впадая в глубокую депрессию. После их встречи он был некоторое время безутешен, а затем нашел способ заставить себя жить вновь. Он понял, что знает пути отмщения и способен разрушить этот мир коррупции и мздоимцев. Он знал, что надо ввергнуть правительства в хаос, ибо они состоят из политических лидеров, не заслуживающих доверия, из предателей и мошенников. Ему стало ясно, что без согласованных действий властей убийство обоих его сыновей было бы невозможно. Финансовые компании и банки должны лишиться своих покровителей, а для этого надо деморализовать и ввергнуть в панику самих покровителей.

«Они у меня попомнят одного безумного корсиканца! – вскричал он. – Они будут искать его и не обнаружат, но этот корсиканец все время будет подле».

И вот мы последний раз поехали в Рим. Это была уже не та счастливая поездка, которую я запомнила на всю жизнь. Падроне остановился на дешевом постоялом дворе и все дни проводил в библиотеке Борса Валори, изучая истории падения и краха наиболее обеспеченных аристократических семей.

Затем мы вернулись на Корсику. Падроне отправил пять писем в разные страны разным людям, пригласил их прибыть на Корсику тайно, не привлекая к себе особого внимания и указал на неотложность и особую секретность встречи, дав понять, что речь идет об их жизни и смерти.

Он был великим человеком, этот Гильом де Матарезе!

И начались приготовления к приезду гостей. Вилла Матарезе превратилась в еще более прекрасное и комфортное место, чем была некогда. Парки и сады, расчищенные и обновленные, были украшены великолепными статуями и иллюминацией, в озерцах и прудах с зеркальной голубой водой отражались