– Гарри тебя очень любил, – сказала де Фрис, глядя вверх с благоговейным страхом перед величественными Скалистыми горами. – Ты разве когда-нибудь в этом сомневался?

– Я никогда этого и не говорил. Помимо нескольких сотен тысяч для матери и отца, которыми они никогда не воспользуются, он все оставил мне.

– Что тебя так удивляет?

– Где он их взял, черт возьми?

– Юристы же все объяснили, дорогой мой. Гарри был холостяком, тратил мало, изучил рынки здесь и в Европе и выгодно поместил свой капитал. Это вполне в его духе.

– Гарри, – задумчиво произнес Дру. – Крёгер ввел ему в мозг эту проклятую штуку. Вскрытие показало – это нечто новое в науке, могли бы появиться аналоги. Потом это устройство разнесло ему голову, уже после смерти. А если бы этого не произошло?

– Врачи и ученые говорят, что усовершенствовать этот механизм не удалось бы за целые десятилетия. А возможно, и никогда.

– Они и раньше ошибались.

– Да, ошибались… Я забыла тебе сказать, пришла телеграмма от Жан-Пьера Виллье. Он возобновляет постановку «Кориолана» и приглашает нас обоих в Париж на премьеру.

– Как бы покрасивее выразиться, что французский кошачий концерт не слишком меня волнует, а?

– Я придумаю формулировку.

– Господи, у меня еще осталось столько вопросов!

– Не надо, чтоб они тебя тревожили, дорогой мой. Никогда. Мы свободны. Пусть другие все расчистят, твоя работа закончена.

– Ничего не могу с собой поделать… Гарри сказал, медсестра в долине Братства предупредила антинейцев, что он выходит. Кто она, что с ней произошло?

– Об этом сказано в отчете Меттмаха, ты же на него только взглянул…

– Больно было читать, – перебил ее Лэтем. – Как-нибудь посмотрю, но все эти медицинские рассуждения о моем брате… мне просто не хотелось читать.

– Медсестра была ассистенткой Греты Фриш, жены Крёгера. Ее заставили спать с фон Шнабе, комендантом, по приказу от новых последователей программы «Лебенсборн». Она забеременела и наложила на себя руки в лесу Ваклабрюк.

– Лебенсборн, звучит как пастораль, и при этом какая жестокость, извращенность… Но все же мы нашли Меттмаха в Ваклабрюке. Боже мой, почти готовая военная база в лесной глуши!

– Теперь эти пять тысяч акров превратили в исправительную колонию. Заключенным, и мужчинам и женщинам, выдают только неонацистскую форму, включая красные ленты, только их пришивают спереди на одежду, не на рукав – так, как они заставляли евреев носить звезду Давида во времена «третьего рейха».

– Дикость, просто дикость.

– Это была идея посла Крейтца. Он сказал, что станет напоминать им, почему они там в качестве заключенных, а не привилегированных членов общества.

– Да, знаю, но мне это как-то не по душе. А что, если военнопленные в своей собственной форме объединятся, будут клясться в неизменной преданности своему делу?

– При такой-то загруженности работой, жестком распорядке дня и постоянных лекциях о проклятом нацистском прошлом? Им еще показывают фильмы и слайды о самых отвратительных зверствах. И они должны писать отчеты об увиденном. Говорят, многие выходят после этих фильмов, рыдая, и падают на колени, чтобы помолиться. Помни, Дру, не считая тяжелой работы, грубо с ними никто не обращается. Все очень строго, но обходительно.

– У главных врачей будут продленные психиатрические занятия на местности. Это может положить начало абсолютно новой тюремной системе.

– Тогда из непристойного помешательства, может быть, получится нечто пристойное.

– Может быть, но не рассчитывай на это. Всегда найдутся другие, которые только и ждут своего часа. У них могут быть иные имена, культура иная, но общий знаменатель всегда один и тот же. «Поступай по- нашему, под нашим руководством, никаких отклонений».

– Тогда всем нам повсюду надо быть начеку и не пропустить таких людей, их установок. Будем надеяться, что наши лидеры распознают фанатиков и им хватит смелости действовать быстро, но разумно.

– А ты не устаешь вот так все время подводить итоги? У тебя это здорово получается.

– Мой муж – когда он был мне мужем поначалу – обычно говорил: «Да перестань же ты, пожалуйста, утомлять меня своей ученостью». Наверно, он был прав. Вся моя прежняя жизнь была жизнью ученого.

– Я никогда тебе ничего подобного не скажу… Между прочим, ты больше меня следила за дальнейшими действиями…

– Естественно, – прервала его Карин, – тебе же надо было слетать к родителям. Ты один у них остался.

– Да. – Лэтем посмотрел на Карин, освещенную ярким полуденным солнцем Колорадо. – Да. – Он отвел от нее взор и продолжил: – Нокс Тэлбот выяснил, кто проник в компьютеры «АА-ноль»?

– Конечно, их имена были на распечатках из «Орлиного гнезда». Мужчина и женщина, шестнадцать лет продвигавшиеся по служебной лестнице в ЦРУ. Бойскауты, герлскауты, церковные служители, один из семьи фермеров – Четыре Н, что бы это ни значило, – а второй – отпрыск супружеской пары из провинции, преподававшей в воскресной школе.

– Зонненкинд, – уверенно сказал Дру.

– Именно. Вплоть до пения в церковном хоре и клубов деловых людей.

– А что с файлами на Монлюка, украденными из БОРа?

– Это сделал один из директоров, выдававший себя за еврея-историка… Кто мог его заподозрить?

– Зонненкинд?

– Естественно.

– А как насчет той финансовой акулы в Париже, который скупал недвижимость в долине Луары на немецкие деньги?

– Его карточный домик рухнул. Вмешался Бонн и предложил какие-то очень продуманные расчетные процедуры за границей, которые спасли немецкие деньги. Это был жулик, игравший на прежних заблуждениях.

Карин взглянула на Лэтема.

– Что ты так вопросительно на меня смотришь?

– Минуту назад ты упомянула мою мать и отца, и я вдруг подумал, что ты мне никогда не рассказывала о своих родителях, о матери и отце, которые дали тебе это академическое образование. Я даже не знаю твоей фамилии, девичьей фамилии. Почему?

– Это так важно?

– Да нет, черт возьми! Но мне же интересно, что в этом необычного? Знаешь, я воображал, что, если когда-нибудь соберусь просить женщину выйти за меня замуж, мне надо будет пойти к ее отцу и сказать что-нибудь вроде: «Да, сэр, я могу о ней позаботиться и люблю ее», – нечто в таком духе. Я могу это сделать, Карин?

– Боюсь, что нет, так что лучше мне сказать тебе правду… Моя бабушка была датчанкой, ее похитили нацисты и принудили к участию в программе «Лебенсборн». Когда у нее родилась дочь, моя мать, она выкрала ее у них и с немыслимым упорством пробралась обратно в Данию и спряталась в маленькой деревушке на окраине Ханстольма у Северного моря. Она нашла себе мужчину, антифашиста, который женился на ней и удочерил ребенка, мою мать.

– То, что ты говоришь…

– Да, Дру Лэтем, если б не безумное упорство ожесточенной женщины, я могла бы стать зонненкиндом, такой же, как Жанин Клунз. К сожалению, нацисты скрупулезно все регистрировали, и моей бабушке вместе с мужем приходилось все время убегать, у них никогда не было ни своего постоянного дома, ни возможности дать ребенку нормальное образование. В конце концов, после войны они перебрались в Бельгию, где эта