Парсифаля. Обещания, вне сомнения, сулили крупное поражение американской внешней политики и, не исключено, ее полный крах.
– Либо что-нибудь не менее приятное, – ровным голосом заметил президент.
– Тот, кто получает информацию от Парсифаля, сможет контролировать Кремль. – Брукс сидел по- прежнему прямо, раздвинув плечи. Напряжение читалось и на его бледном аристократическом лице. – Мы на пороге войны, – ровным голосом заключил он.
– Я повторяю, – воскликнул Хэльярд, – надо перетрясти как следует этих несчастных семь с небольшим десятков чиновников госдепа! Устройте чистку, объявите карантин. Объяснение простое, но эффективное и вполне понятное. Это можно сделать вечером, после работы. Вытащить из квартир, из ресторанов и пропустить через ваши лаборатории. Надо найти этого «крота»!
Призыв генерала к силовым действиям произвел сильное впечатление на гражданских; все молчали. Генерал понизил голос:
– Я понимаю, что от этого дурно пахнет, но у вас просто не остается иного выбора.
– Нам потребуется двести человек в качестве санитаров и шоферов, – сказал наконец Брэдфорд. – И от тридцати до сорока машин с правительственными номерами. Никто ничего не должен знать.
– Кроме того, нам придется иметь дело с семьями и соседями, как только «санитары» примутся вечером стучать в их дома, – подхватил Беркуист. – Боже мой, вот сукин сын!
– Но что более важно, господин президент, – произнес посол, – и я прошу прощения за свои слова, более важно то, что подобное действие с нашей стороны приведет Парсифаля в состояние паники. Он увидит, что мы предпринимаем, поймет, кого хотим выявить, чтобы добраться до него самого. Он может привести в исполнение свои угрозы, совершить то, о чем даже страшно помыслить.
– Да, я все понимаю. Мы погибнем, если двинемся, и будем беспомощны в том случае, когда останемся на месте.
– Мой план может сработать, – стоял на своем генерал.
– Мог бы, если его провести осторожно и правильно, господин президент, – добавил Брэдфорд.
– Скажите же, ради бога, каким образом?
– Тот, кто станет отчаянно сопротивляться нашим действиям, отказываясь от допроса, скорее всего, окажется человеком, которого мы ищем.
– Или человеком, которому просто есть что скрывать, – мягко добавил Брукс. – Мы живем в тревожное время, господин заместитель государственного секретаря. И, кстати, в городе, где планка, за которой начинается вмешательство в личную жизнь, расположена весьма низко. Вы можете загнать в угол человека, всего-навсего не желающего демонстрировать свое грязное белье: недоброжелательные высказывания о руководстве, непопулярные политические взгляды, любовную интрижку на службе.
Брэдфорд, признавая справедливость мысли политика, решил предложить иной путь.
– Есть еще один подход, на который нам пока не хватило времени. Необходимо проследить все заграничные вояжи. Надо установить местонахождение всех и каждого, работающего на этом этаже, в ту неделю, когда имела место операция на Коста-Брава. Если моя догадка верна… если не ошибаюсь, его там не было. Он был в Мадриде, в Барселоне.
– Наверняка он позаботился о прикрытии, – возразил Хэльярд.
– Даже если так, генерал, ему все равно придется отчитаться за время отсутствия в Вашингтоне. Сколько таких случаев может быть?
– Когда вы сможете приступить? – спросил Беркуист.
– С самого утра…
– Почему же не с ночи? – прервал Брэдфорда генерал.
– Если бы материалы были под рукой, я смог бы начать и сегодня. Но они под замком. Чтобы их получить, надо вызывать сотрудника. В столь поздний час это может вызвать ненужные разговоры. Этого нельзя допустить.
– Даже утром, – вмешался посол, – как вы сможете избежать излишнего постороннего любопытства, удержать все в секрете?
Брэдфорд задумался, опустив голову.
– Допустим, я объясню тому, кто ведет отчетность по командировкам, что изучается вопрос рациональности использования рабочего времени. У нас постоянно кто-то занимается такой чепухой.
– Приемлемо, – согласился Брукс. – Банально и в силу этого вполне приемлемо.
– Совершенно не приемлемо, – откликнулся вдруг президент, разглядывая стену, на которую всего час назад проецировались лица четырех мертвых стратегов. – «Человек на все времена» называют они его. Тот, настоящий[46], был большим ученым, государственным мужем, создателем «Утопии»… одновременно он сжигал еретиков, хотя все почему-то благополучно забывают об этом. «Проклятие неверующим, они не видят того, что открыто моему взору, а я безгрешен»… Если бы мог, то, клянусь, я поступил бы с ним точно так, как толстяк Генри поступил с Томасом Мором. Я отрубил бы Мэттиасу голову и водрузил бы ее в качестве назидания на монумент Джорджа Вашингтона. Еретики – ведь тоже граждане республики, и в силу этого, мой дорогой святой Антоний, они по конституции не могут быть еретиками. Будь он проклят, этот сукин сын.
– Вы догадываетесь, что произойдет в таком случае, господин президент?
– Да, господин посол, догадываюсь. Народ, вытянув шеи, будет пялиться на его постоянно благодушную рожу, несомненно, на ней останутся знаменитые очки в черепаховой оправе – и в своей неизбывной народной мудрости люди заявят: да, этот святой человек был прав, он был прав всегда. Граждане, включая еретиков, канонизируют его – и в этом, как в капле воды, проявится вся ирония истории.
– Я думаю, что он все еще способен на это, – словно сам себе проговорил Брукс. – Он предстанет перед народом, и вновь начнутся хвалебные крики. Ему предложат корону, и он откажется, но народ будет настаивать до тех пор, пока коронация не станет неизбежной. Еще одна ирония истории. Слава не Цезарю, а Антонию. Через палату представителей и сенат будет проведена конституционная поправка[47], и президент Мэттиас воссядет в Овальном кабинете. Невероятно, не исключено. Даже сейчас.
– А может, стоит предоставить ему такую возможность, – негромко, с горечью произнес Беркуист. – Может быть, народ – в его извечной мудрости – не ошибется? Может быть, этот великий человек действительно всегда прав? Иногда мне кажется, что я не знаю, как ответить на этот вопрос. Возможно, он действительно видит вещи, которые недоступны взгляду других. Даже сейчас.
Аристократичный посол и прямодушный генерал покинули подземное помещение, договорившись встретиться все вместе завтра в полдень. Им следовало прибыть поодиночке и войти через южный портал Белого дома, чтобы избежать назойливых журналистов. Однако, если утром Брэдфорд найдет что-нибудь существенное, время совещания может быть сдвинуто на более ранний час; президент готов ради этого изменить свой распорядок дня. «Крот» – прежде всего, ибо он может указать путь к безумцу, которого президент и его советники называли Парсифалем.
– «Весьма буквально, господин заместитель госсекретаря», – негромко повторил Беркуист, по- любительски подражая плавной, изящной манере речи посла. В интонации крылась не столько ирония, сколько уважение. – Один из последних представителей старой школы, не правда ли, Эмори?
– Да, сэр. Таких, как он, остались единицы. Да и среди них никто так не печется о своем облике, как господин посол. Налоги и демократизация либо отучили их от аристократических замашек, либо отторгли от общества простых людей. Им неуютно в этом обществе, и это, я полагаю, большая потеря для нашей страны.
– К чему этот похоронный тон, Эмори? Это вам не идет. Нам нужен этот человек. Торговцы властью в
