произведена самим Маккензи.
– Вы все поняли.
– Я уверен, что он наверняка поинтересовался характером работы покойного, умственным состоянием, семейным положением… и где-то в ходе разговора коснулся проблемы страховки.
– Боже мой! Все было именно так.
– Не казните себя, доктор. Эти люди знают свое дело, как никто другой на всем земном шаре.
– Какие люди?
– Если я прав, то их зовут «памятливыми».
– Как?
– Не важно. И не пытайтесь найти прорех в его легенде. Он себя хорошо прикрыл, ничего не соврал. Это называется «крыша». Он все заранее предусмотрел. Теперь вы не посмеете разоблачить его, не обвинив при этом себя.
– Я ищу вовсе не прорехи, – ответил доктор, лихорадочно переворачивая страницы.
– Сестра в Истоне? Забудьте. Ее не существовало, он исчез, и вы не знаете, где его искать.
– Последнее утверждение неверно. Я знаю, где он.
Майкл резко подался вперед:
– Вы… что?!
– Его имя всплыло несколько недель назад. Я разговаривал с представителем фирмы, торгующей хирургическими инструментами, и тот сказал, что хотел бы посмотреть наши заказы, потому что один патологоанатом хочет приобрести оборудование такое же, как у нас. Я сразу узнал его имя. Но место работы оказалось совсем не тем, куда он намеревался перейти. – Рандолф помолчал, разглядывая собеседника. – Я поступил весьма странно, – продолжил он, – как-то по-детски. Я вовсе не хотел напомнить ему о себе или о том, что мы с ним сотворили… просто мне захотелось запомнить его. Я не стал, вопреки своему обычаю, просить секретаря внести данные в его личное дело. Вместо этого я прошел к себе и записал все в досье Мака. Не помню только, в каком месте. – Доктор вновь приступил к просмотру страниц.
Потрясенный, Хейвелок замер на краешке кресла. За многие годы работы в сумеречном мире разведки он понял, что в основе самых невероятных поворотов событий часто лежат весьма заурядные причины. Заговорив, он с трудом узнал собственный голос.
– Ваш патологоанатом не изменил имя, полагая, что вы будете последним, кто может пуститься на его поиски. И сделал это специально. Попросту говоря, его имя – это наживка; вы клюнули на нее и тем самым заглотили крючок. Поверьте, рано или поздно он сделает подсечку и безжалостно начнет таскать вас на этом крючке. Или выбросит на берег.
– Я это уже понял, – ответил доктор, поднимая взгляд на Майкла. – И он до сих пор может сделать это. Выбросить меня на берег, так сказать.
– Я тоже мог бы, но не стану так поступать, если вы не вознамеритесь уточнить информацию, которую сейчас ищете. Правда, последнее маловероятно, так как в любом случае я не позволю вам сделать это. С другой стороны, он никогда не появится рядом с вами, так как теперь я не дам ему такой возможности. В своей крайне необычной жизни этот человек сделал единственную, но совершенно непростительную, я бы сказал, фатальную ошибку. Итак, имя, пожалуйста…
– Колин Шипперс. Главный патологоанатом частного исследовательского центра «Ридженси- Фонда».
«Это гораздо больше, чем исследовательский центр, доктор. Это – место, где можно найти „памятливого“. Первый настоящий шаг в направлении „Двусмысленности“ и по пути к Парсифалю».
Вслух же он произнес:
– Я хочу, чтобы вы поступили следующим образом. И боюсь, вам придется это сделать.
Самым трудным для Майкла было действовать не просто на расстоянии, но и практически вслепую. Но так было необходимо. Тщательнейшее наблюдение пришлось оставить до следующего раза. Майкл ненавидел создавшуюся ситуацию, потому что его людям приходилось работать в полном неведении, только повинуясь приказам и не имея ясного представления о том, чем же они занимаются. В таком методе всегда есть заведомый риск: ответственность без знания или власти ведет к внутреннему сопротивлению, которое, в свою очередь, является ближайшим родственником небрежности. Этого никак нельзя допустить. Но, к сожалению, стандартное изучение привычек Шипперса, его друзей, коллег, любимых мест… всех тех мелочей, которые способны оказать большую помощь, тоже недопустимо.
Если смерть Маккензи связывала доктора Колина Шипперса с организацией операции на Коста-Брава, точнее – с той ее частью, которая не имела отношения к замыслу Белого дома, – то это означает, что Шипперс появился в центре Рандолфа по приказу «крота» из госдепа, «памятливого», который воспользовался паролем «Двусмысленность». «Памятливый» ни за что не поручит столь ответственное дело, как убийство сотрудника ЦРУ, и не простого, а специалиста по тайным операциям, кому-либо не из своих. Следовательно, надо исходить из того, что Шипперс – сам «памятливый путешественник»; при первом же намеке на тревогу он уйдет в подполье, оборвав все контакты с «Двусмысленностью» и, собственно, саму возможность обнаружить «крота» в госдепе. Все источники информации были доступны «памятливым». Личные дела персонала учреждений, кредитные и банковские операции, даже материалы проверок, устраиваемых ФБР, – все это находилось под пристальным вниманием добровольных или вынужденных информаторов – русских осведомителей и шантажируемых чиновников, предупреждающих советских агентов, которые были, по сути, стопроцентными американцами, о том, что к ним кто-то проявляет интерес. Такая практика в сочетании с Четвертой, Пятой и Шестой поправками к «Биллю о правах» делала практически невозможной поимку «памятливого». Как полноправный гражданин страны, он находится под защитой Конституции Соединенных Штатов. До того как закончится расследование, Большое жюри вынесет решение о привлечении обвиняемого к ответственности, до официального уведомления о характере и причинах обвинения «памятливый путешественник» успеет благополучно скрыться, чтобы всплыть на поверхность через несколько недель или месяцев под другим именем, с иной биографией, а иногда и с новым лицом благодаря усилиям московских хирургов.
Однако, как упоминал в Афинах Ростов, по иронии судьбы, это «глубокое погружение» приводило к противоположным результатам. Очень часто американская действительность подрывала обязательства «памятливых» по отношению к Советскому Союзу. Во время своих редких, но необходимых посещений Москвы они неизбежно сравнивали обе страны. В конечном итоге «памятливые путешественники» оказались гораздо менее продуктивными, чем на то мог надеяться КГБ в свете затраченных усилий и ресурсов. При этом разоблачение одного из них в суде вело к полной дискредитации всей программы.
Но и в этом случае существовали исключения. «Крот» под кличкой «Двусмысленность», бродящий по священным коридорам госдепа, блестящий, респектабельный патологоанатом, прыгающий из одной лаборатории в другую. Кто знает, сколько из этих лабораторий могло принадлежать разведывательным службам? Уже эти двое оправдывали затраты Москвы на «памятливых». «Двусмысленность», несомненно, руководил Шипперсом и контролировал его, будучи одновременно и яркой звездой на небосводе КГБ. Однако он не информировал КГБ о развернувшемся кризисе. Площадь Дзержинского не просто отмежевалась от Коста-Брава и всего связанного с этой операцией безумия; их слабая осведомленность об этих событиях обеспокоила, вероятно, не одного Петра Ростова.
Это логично. Произошли события, которые не должны были иметь места без ведома Москвы. Сотрудник ВКР угодил в западню и был ранен в Париже Хейвелоком, основным действующим лицом с Коста-Брава. Не требовалось большого ума понять, что источники приказов, которым следовал сотрудник ВКР в Париже, сознательно скрывались, и установить их в сложной машине русских разведслужб было практически невозможно. Совершенно естественно, что Ростов встревожился. Призрак фанатиков из ВКР мог испугать самого правоверного марксиста не меньше, чем Хейвелока. Ясно, что неизвестный под кодовым именем «Двусмысленность» направлял своим руководителям в КГБ только рутинную информацию, приберегая поистине взрывные сведения для своих настоящих хозяев из ВКР.
Ростов все это почувствовал, но не смог точно определить, не говоря уже о том, чтобы разоблачить. Вот почему он сообщил об этом своему противнику – бывшему сотруднику Консопа. Он сказал, что больше не враг им, потому что появился другой, возможно, их общий враг.
Если бы Ростов знал, насколько он прав в своих догадках, он мог бы пойти и на более тесный контакт, даже под угрозой расстрела, подумал Майкл. Но в одном Ростов ошибался: Хейвелок не перестал считать
