Встречи в Монбельяре прошли успешно. Странно, думал Виктор, несмотря на немудрящие условия – заброшенный склад, старый амбар, каменистое кладбище, – эти собрания мало чем отличались от тщательно подготовленных совещаний совета директоров, на которых он присутствовал в качестве полномочного представителя концерна. Цель встреч с руководителями подполья, тайно собравшимися в Лотарингии, была прежней: обсудить возможности найма для группы подготовленных специалистов, которые ныне находятся в изгнании в Англии.

Управляющие были нужны везде, ибо повсюду в стремительно расширяющемся Третьем рейхе предприятия апроприировались и запускались на полную мощность. Но одержимость немцев производительностью страдала одним существенным изъяном: управление осуществлялось из Берлина. Заказы рассматривались в Reichsministerium промышленности и вооружений, распоряжения вырабатывались и отдавались в тысячах миль от предприятия.

Распоряжения можно было перехватывать по пути, заказы можно было менять прямо в министерстве, внедрив своих людей в канцелярию.

Можно было создавать вакансии и производить замену персонала. В хаосе, рожденном лихорадочным стремлением Берлина мгновенно добиться максимальной эффективности производства, страх был неотъемлемой частью. Поэтому приказы редко подвергались сомнению.

Бюрократическая среда была готова принять людей из Лох-Торридона.

– Вас отвезут на Рейн и посадят на речную баржу в Неф-Бризахе, – говорил ему француз, стоя у окна небольшого пансионата на рю де Бак в Монбельяре. – Ваш сопровождающий привезет документы. Насколько я понимаю, для вас придумали вот какую легенду: вы речной бродяга – здоровенные бицепсы и дурная башка. Грузчик, который в нерабочее время в основном беспробудно пьянствует, предпочитая дешевое вино.

– Что же, это будет даже интересно!

Интересно не было. Было утомительно, физически тяжело, а потом стало почти невыносимо из-за смрада в трюме. Немецкие патрули прочесывали реку, останавливали для досмотра все суда и подвергали команды жесточайшим допросам. Рейн был тайным каналом подпольной связи, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы это понять. А поскольку речные бродяги и не заслуживали лучшего обращения, патрули находили особое удовольствие в том, чтобы пускать в ход дубинки и приклады винтовок, когда им под руку попадалось это отребье. Камуфляж Фонтина был удачным, хотя и отвратительным. Он пил большое количество дешевого вина и вызывал рвоту, чтобы изо рта пахло омерзительно, как у закоренелого алкаша.

Только благодаря своему сопровождающему он не спился окончательно. Его звали Любок, и Виктор знал, что, как ни сильно он сам рискует, Любок рисковал еще больше.

Любок был еврей и гомосексуалист. Это был светловолосый голубоглазый балетмейстер средних лет, чьи родители эмигрировали из Чехословакии тридцать лет назад. Он прекрасно говорил на чешском и словацком, а также на немецком, и в кармане у него лежали документы, по которым он проходил как военный переводчик. Рядом с его удостоверением лежало несколько рекомендательных писем на бланках верховного главнокомандования вермахта, подтверждающих его лояльность рейху.

Удостоверение и бланки писем были подлинными, лояльность – вымышленной. Любок был тайным связным и работал на территории Чехословакии и Польши. При выполнении заданий он не скрывал своих гомосексуальных склонностей: всем было известно, что за офицерами тайной полиции Гиммлера водилась такая слава. На контрольно-пропускных пунктах никогда не знали, кого удостоили своим расположением влиятельные мужчины, предпочитавшие в постели мужчин. А балетмейстер был ходячей энциклопедией правдивых и полуправдивых историй и сплетен, относящихся к сексуальным привычкам и извращениям немецкого верховного главнокомандования в любом секторе, куда он ни попадал; эти байки были его оружием.

Любок сам вызвался участвовать в лох-торридонской операции и сопровождать агентов МИ-6 из Монбельяра через Висбаден в Прагу и Варшаву. И чем больше позади оставалось пройденных миль и дней, тем большую признательность испытывал Фонтин. Лучшего провожатого трудно было найти. Даже щеголеватый костюм не мог скрыть могучее сложение Любека, а острый язык и живой взгляд выдавали в нем горячий темперамент и недюжинный ум.

Любок вел мотоцикл. В коляске сидел Виктор в форме полковника вермахта, сотрудника оккупационного управления транспорта. Выехав из Лодзи, они мчались по шоссе к Варшаве и ближе к полуночи добрались до последнего контрольно-пропускного пункта на шоссе.

Любок выкаблучивался перед патрульными вовсю, щедро сыпал именами комендантов и оберфюреров, намекая на страшные кары, которые могут последовать в случае задержки их мотоцикла. Перепуганные солдаты не рискнули проверять его хвастливые заверения. Мотоцикл пропустили в город.

Здесь царила разруха. Ночная тьма не скрывала развалин. На улицах было безлюдно. В окнах горели свечи – электричество было отключено. Со столбов свисали провода, то и дело попадались замершие легковушки и грузовики – многие лежали, завалившись на бок или перевернутые колесами вверх, – точно гигантские стальные насекомые дожидались, когда их поместят под микроскоп.

Варшава была мертва. Ее вооруженные убийцы бродили по улицам группами, потому что сами боялись этого трупа.

– Мы едем в «Казимир», – тихо произнес Любок. – Подпольщики тебя уже ждут. Это в десяти кварталах отсюда.

– Что такое «Казимир»?

– Старинный дворец на Краковском бульваре. В центре города. Долгие годы там был университет, а теперь разместились немецкие казармы и городская администрация.

– Мы войдем туда?

Любок улыбнулся:

– Можно пустить нацистов в университет, но что с того? Все технические службы в здании и на прилегающей территории укомплектованы подпольщиками.

Любок втиснул мотоцикл между двумя автомобилями на Краковском бульваре, неподалеку от центральных ворот в «Казимир». Улица была пустынна – только охранники маячили у входа. Горели два уличных фонаря, но на территории дворца спрятанные в траве прожекторы освещали резной фасад