— Кто же она, купеческая дочка — такая забитая?
Я рассказал Андрею все, что знал про Софью Васильевну, и это еще больше его обеспокоило. Он ушел в свою комнату и далеко за полночь все ходил и свистал, поминутно шаркая спичками, чтобы закуривать папиросы.
Утром я не успел еще встать с постели, как Андрей явился ко мне совершенно одетый в перчатках и со шляпой в руке.
Представив Андрею некоторые слабые замечания, о неблаговидности нашего визита к Софье Васильевне, я начал одеваться нарочно медленнее, чтобы не выдать брату мое нетерпение увидеть нашу новую знакомую, к которой я был далеко не равнодушен.
Квартира Софьи Васильевны была от нас недалеко, именно в том самом доме (кирпичном, небеленом и очень заметном на вид), у которого как-то расстался со мной Стульцев, объявив, что здесь живет его любовница, знающая ботанику, пожалуй, не хуже его самого. Когда Андрей указал мне на этот дом, я сразу догадался, что Стульцев, говоря о любовнице, разумел Софью Васильевну, и догадка моя подтвердилась вполне, как мы только вошли в ее комнату. Там прежде всего мы увидели Стульцева. Он сидел близ этажерки, заваленной книгами, на коленях у него лежала пачка белой бумаги, которою были переложены сушеные растения; Стульцев вертел перед носом какой-то сухой стебелек и спрашивал: «Ведь это ranunculus acris?[60] да? ranunculus acris?» Софья Васильевна сидела у чайного стола, около простывшего самовара, и с пером в руке и тетрадкой внимательно просматривала какую-то книгу. Присутствия Стульцева она, по-видимому, не замечала.
Несмотря на десятый час утра, она была одета и причесана безукоризненно, как богобоязненная старушка немка, идущая с книжечкой в церковь. Комната Софьи Васильевны, перегороженная ширмами, была как-то разумно уютна и в меру тепла, так что не было ничего, свидетельствующего о домашности хозяйки, и вместе с тем ничего, свидетельствующего о том, что тут ждут гостей. Не было видно никаких мягких, теплых, прочных и удобных вещей старосветских помещиков; не было и гардин, и тонконогих стульев, и других вещей, выставляемых на вид, чтобы гость чувствовал, что хозяин не простой человек и имеет кое-что. Нигде не было видно пыли или грязи, но книги не стояли во фронт, и для чернильницы не было отведено своего специального места, как у Малинина; каждый предмет лежал там, где случилось и откуда ближе его можно было взять, но в то же время ничего не было разбросано. Словом, комната Софьи Васильевны мне очень нравилась, и я всегда с удовольствием входил в нее.
— Мы к вам с визитом, — сказал Андрей после того, как мы втискались в дверь не без некоторого замешательства, по той причине, что отворялась всего одна половина двери, а другая была наглухо заколочена.
Хотя Софья Васильевна нас, вероятно, ожидала, но она как будто вздрогнула; взглянула на нас своим боязливым взглядом, и перо выпало из ее тоненьких пальчиков, которыми она владела с такой ловкостью, что в секунду распутывала самый спутанный моток шелку; когда она писала, у ней работали больше эти проворные пальчики, чем вся коротенькая рука.
— Вы нас не бойтесь, Софья Васильевна, если мы порой брехаем, то никогда не кусаемся, — сказал Андрей, устанавливая свою шляпу на пол.
— Нет, нет, я не дам вам руки — вы опять будете издеваться, — смеясь сказала Софья Васильевна, отстраняясь от протянутой руки Андрея. — Вот ваш брат — другое дело.
— Он еще безнравственнее меня. Зачем у вас это чучело? — спросил Андрей, хлопнув Стульцева по плечу.
— Это не чучело, а очень услужливый человек, который, видите, собирает мне цветы.
— Ну, ну! ну, что! — закричал Стульцев, точно кот, которого ударили пальцем по носу.
— Вы, кажется, были заняты — мы вам помешали, — сказал я, предупреждая какое-то замечание Андрея относительно Стульцева.
— Нет, вовсе нет, — быстро проговорила Софья Васильевна, играя в своих проворных пальчиках ручкой стального пера и как будто стараясь скрыть некоторого рода смущение. — Хотите чаю?
— Давайте, — сказал Андрей, шаркая спичкой о спину Стульцева. — У вас можно курить?
— Можете.
Софья Васильевна встала, обдернула платье и вышла со своей больной улыбкой распорядиться насчет самовара
— Можно шутить, но не в присутствии женщины, которая… — брюзгливо заговорил обиженный Стульцев, но возвращение Софьи Васильевны прервало его.
— Вы, кажется, серьезно занимаетесь ботаникой? — спросил я.
— Нет, когда случится.
— У нас есть сестра, которая совсем не занимается ботаникой; что, если бы вы познакомились с ней, Софья Васильевна? — сказал Андрей.
— Вы, вероятно, не шутя хотите за мной ухаживать! — кротко засмеявшись и слегка покраснев, сказала Софья Васильевна.
— Шутя или не шутя — отчего бы не ухаживать?
— Удивительно умно! — пробормотал у меня за спиной Стульцев, продолжая вертеть перед своим носом разные сушеные цветки.
— Шутя или не шутя, — вдруг серьезно, почти грустно заговорила Софья Васильевна, — а я вам вот что скажу: я не боюсь сплетен, но они могут отнять у меня последнее средство существования…
— За кого же вы меня принимаете! Ведь я не Стульцев! — воскликнул Андрей.
— Пожалуйста, не употребляй моей фамилии! — во все горло закричал неожиданно взбунтовавшийся Стульцев, вероятно с намерением напугать Андрея, но, конечно, только насмешил.
— Вообще вы меня оскорбите, — заговорила Софья Васильевна, когда шум, произведенный Стульцевым, поуспокоился, — оскорбите, если не будете смотреть как на своего товарища и будете помнить, что я женщина… Вы должны забыть мой пол. Согласны? — весело спросила Софья Васильевна.
— Согласен.
— Я для вас мужчина. Помните.
— Не сделать ли, для памяти, маленького грамматического нововведения — говорить: Софья Васильевна ходил, говорил, пил? Это очень оригинально. Софья Васильевна ехал верхом на войну и курил трубку, — болтал Андрей, между тем как Софья Васильевна хлопотала около чая.
— Вы мне не беспокойтесь наливать, — с важностью сказал Стульцев, продолжавший корчить сердитую рожу.
— Не беспокоюсь: ведь вы уж пили…
— Эта скотина любит пойло, — заметил Андрей.
Софья Васильевна с легкой укоризной взглянула на него и покачала головой.
— Ну, ну! ты пожалуйста… — угрожающе проворчал Стульцев.
Во время этого разговора я встал и подошел к окну. Там к обоям была приколота булавкой страничка бумаги — расписание Софьи Васильевны. В нем значилось:
Софья Васильевна, кончив побрякиванье чайными ложками и стаканами, повернулась ко мне и очень смутилась, увидев, что я читаю ее расписание. Она как-то съежилась и посмотрела на меня своим просящим извинения взглядом.
— Это не хорошо, — тихо проговорила она.
— Извините. Но этого вовсе не следует стыдиться; напротив, следует гордиться такой деловой аккуратностью, — сказал я. — Только у вас тут, кажется, есть ошибки.
— Грамматические?
— О, вовсе нет. Например, сегодня днем вы гуляете, а вечером, при огне, назначаете портить себе глаза, переписывая и раскрашивая что-то.
— Неужели вы, кроме уроков, берете еще переписку и раскрашиваете политипажи?
