type='note'>[61] — спросил Андрей, подходя к расписанию.
— Да. Это очень веселая работа, если ею заниматься изредка.
— Позвольте списать, когда у вас свободное время, — насмешливо сказал Андрей, — а то как-нибудь зайдешь к вам и наткнешься на переводы или починку чулков.
— Вам смешно? — своим беззащитным тоном сказала Софья Васильевна. — Нет, вы лучше объясните, почему вам это кажется глупо?
Андрей сделал серьезную физиономию, что к нему вообще очень не шло.
— Как-то странно так распределять свое время, — сказал он. — Представьте, что вы читаете очень интересную статью в русском журнале — вам остается дочитать всего две странички, самые любопытные, но бьют часы, и вы должны бросить книгу, может быть, на половине фразы.
— Зачем же? это гипербола. Я дочитаю две страницы и начну обедать десятью минутами позже.
По поводу расписания загорелся спор, в котором принял участие и Стульцев, оставив сушеные цветки и начав врать, что его добрый знакомый, Иван Сергеич Тургенев, тоже имеет расписание и что у Шиллера было такое расписание, вследствие которого он, написавши страницу, ставил ноги в теплую воду и выпивал бутылку вина.
— По этому расписанию после двенадцатой страницы следовало падать под стол, и он всегда исполнял это с большой аккуратностью, — вскользь заметил Андрей, обращаясь опять к Софье Васильевне с какими-то резонами относительно того, что ригоризм[62] в русском переводе значит самоуродование.
— Однако уж десять минут двенадцатого, — сказал я, — Софье Васильевне пора бы сидеть за журналами.
— Вот видите, какой мой ригоризм, — мягко сказала Софья Васильевна.
Я встал и начал раскланиваться; то же сделал и Андрей, продолжая подшучивать над необходимостью со стороны Софьи Васильевны прекратить приятную беседу с нами и обратиться к русским журналам:
— Мы его возьмем с собой, — сказал Андрей, толкая Стульцева. — Это — дрянной журнал — «Пустозвон»[63] (журнал с таким названием находился, несколько времени назад, в Петербурге), — им не стоит заниматься.
— Вы позволите нам когда-нибудь зайти к вам еще? — спросил я.
— Когда-нибудь в
— Можете даже в
Когда мы вышли, Стульцев скорчил очень серьезную рожу и, царапаясь ногтями в своей бороденке, что означало затруднительное состояние его интеллекта, сказал брату:
— Я имею с женщиной связь уж другой год, и ты вдруг приходишь…
— Чего приходишь? — спросил Андрей, вероятно, недослышав начала стульцевской фразы.
— Он находится с ней в связи, — подсказал я.
— Ах ты, свиное рыло!
— Ну, ну — что ж тут удивительного! — самодовольно улыбаясь, подивился Стульцев.
— И давно? — спросил Андрей.
— Скоро два года.
— Хорошо. Я с тобой разделаюсь.
— Вы, Стульцев, к нам пойдете? — спросил я в полной уверенности, что брат не замедлит сегодня же исполнить свое обещание относительно разделки, если Стульцев не поопасается идти к нам.
Оказалось, что Стульцев, не подозревая явной опасности, не только пришел к нам, но спокойно отправился, по приглашению Андрея, в его комнату, и через три минуты, когда я, поговоривши о каких-то пустяках с Аннинькой, проходил к себе, Савелий с глубоким сокрушением известил меня: «Привели гостя; барич держит пистолет, а Сенька бреет».
— Как бреет?
— Тот на кровати лежит, а они ему бреют бороду.
Стульцев был очень высокого мнения о своей дрянной бороденке и очень дорожил ею. Вообразив его отчаянное положение между пистолетом и бритвой, я не мог не рассмеяться и прошел к себе, вовсе не думая помешать Андрею привести его пакость к вожделенному концу. Она, впрочем, была уже почти окончена, и Стульцев скоро появился в зале, поглаживая выбритые места и объясняя, что ему надоела борода, а потому он сбрил ее.
— Зачем же вы оставили этот клок? — спросила Лиза, не стараясь удерживаться от душившего ее смеха.
— Так, — небрежно отвечал Стульцев, поглаживая пребезобразнейший клок волос, оставленный под подбородком и придававший ему, в особенности в сумерки, такой вид, как будто у него что-то стекает с бороды.
— Сбрили бы и этот козлиный клок, — заметил я.
— Если сбреет, он погубит и себя и меня, — объявил Андрей.
— Ну! зачем же сбривать! — пробормотал Стульцев, толкая в бок Андрея, чтобы тот замолчал.
Натешившись вдоволь над Стульцеаым, Лиза и Анниньха начали собираться в школу, и Андрей неожиданно вспомнил, что мы с ним тоже члены просвещенного общества для распространения грамотности в беднейшем классе жителей города Р.
— Сходим, пожалуйста, посмотрим, что они там делают, — предложил мне Андрей.
Мы ни разу не бывали в пресловутой школе, и обозрение ее обещало быть любопытным. Стульцев, получив от Андрея второе предостережение не сбривать клока, очень кстати начал прощаться. Он вышел вместе с нами и скоро расстался, пробормотав, что идет в университетский музеум, куда его приглашали осмотреть какого-то недавно привезенного мастодонта — родоначальника фамилии Стульцевых, как предположил Андрей.
Школа помещалась довольно далеко, почти около гимназии, в старом доме Буровых, который в древние времена считался загородным. В нижнем этаже помешалась кухня, где кормили приходящих ребятишек, а вверху происходило самое обучение. Когда мы взошли на крыльцо, там сидело и стояло до полдюжины мальчишек и девчонок разного возраста: были даже такие, которые очень нетвердо держались на двух ногах и имели большое стремление поползать на четвереньках.
Андрей, поднявшись на крыльцо, увидал большущий колокол, висевший на матице, и не утерпел, чтобы не попробовать, громко ли он звонит.
— Ну, что ты? — с неудовольствием сказала сестра, но уже мальчишки и девчонки, заслышав звонок, бросились к лестнице.
— Все равно, — обратилась к ним сестра, — идите в классы.
— Мы вот вас проберем сегодня! — крикнул им вслед Андрей.
— Перестань, пожалуйста, дурачиться или уйди отсюда, — сердито сказала Лиза.
Мы взошли на лестницу вслед за бежавшими ребятишками, которые очень бойко работали своими босыми ногами, улепетывая от нас. В совершенно пустой нетопленной зале, с обитой и натоптанной на полу штукатуркой, собралось довольно много ребятишек, и, снимая шубу, я как-то нечаянно натолкнулся на одну ученицу, тащившую на руках необыкновенно пузатого мальчишку. За отсутствием стульев, столов и вообще какой бы то ни было мебели, верхнее платье учеников было свалено на полу в кучу, и на эти же безобразные лохмотья мы должны были положить свои шубы.
Раздевшись, Лиза отомкнула дверь в следующую комнату, и мы пошли туда.
— Без шуму! садитесь! — крикнула Лиза, между тем как Аннинька отперла шкаф и начала выгружать из него разной величины картонки и коробочки.
В комнате было до пяти обыкновенных столов, вокруг которых па табуретах присели ученики и, в разных позах, с разинутыми ртами, «повесили уши на гвоздь внимания». Мы с Андреем сели на подоконник и приготовились смотреть и слушать.
— Господи, что-то будет! — шепнул мне Андрей.
Лиза раздала ученикам одного стола какие-то маленькие брошюрки и, видимо желая похвастаться, заставила лучшую ученицу читать. Это был анекдот под названием «Снисходительность Потемкина»,
