подготовка к подвигу и — сам подвиг, а у нас: подготовка к подвигу — и падение. Причем, падение запланированное, ожидаемое. Ведь апостольство в качестве цели и не ставится. Мы вспоминаем об апостолах, но не подражаем им. А потом отчего-то охаем и удивляемся, что вот в общественном сознании все меньше признаков христианского присутствия.

Я помню одну церковную передачу (ее вел слишком известный человек — чтобы называть ее имя), и это был канун Петрова дня. И он говорит: «Завтра, дорогие братья и сестры, день святых апостолов Петра и Павла. Что это означает? А это означает, что кончился Петров пост». Все. Неужели только это для него значит память об этих апостолах?

Переключаю на другой канал, а там протестантская передача, где рассказывается о том, что какие-то американские баптисты зафрахтовали «боинг», устроили в нем госпиталь и летают в нем по разным странам и лечат людей, делают бесплатные операции. Мы ради Бога — постимся, они — помогают больным. Так где в данном случае настоящий подвиг, а где его имитация?[936]

Ну, почему святым мы подражаем только одним путем? Ведь пост — не единственный подвиг, которым отличились святые былых времен. Но отчего же лишь этой стороне их подвига мы стараемся подражать — чуть-чуть в посте, чуть-чуть в молитве?

Мне странно, что к любому церковному празднику сегодня нас призывают готовиться гастрономическим путем. Но почему бы не призвать день святых Кирилла и Мефодия — день славянских педагогов — не посвятить общению с детьми? Как бы сын запомнил этот день, о котором отец ему заранее объявил: «Ты знаешь, этот день я в твоей власти. Не полчаса после работы, а весь мой день завтра будет твоим!».

А вот если бы сказать: «Завтра день Космы и Дамиана, святых целителейбессребреников. Братия и сестры, в этот день мы не будем служить всенощное бдение, не будем прославлять этих святых словами. Давайте почтим их память делом. Давайте сегодня вечером пойдём всем приходом в больницу. Станем просто беседовать с пленниками больничных коек»…

Да. Да. Понимаю. Да, неприятностей не оберешься… Нет, это не влияние протестантизма. Это влияние Евангелия[937]. Да, такое может предложить только безумньм и юродивый. Да, знаю, с юродивыми соглашаются только после их смерти…

Печальный вывод напрашивается сам собой: видимо, церковным сознанием пока не ощущается нужда в миссионерах. Нет молитвы вроде: «Святии апостоли, молитеся ко Господу низпослати пастырем нашим ревность проповедания Святаго Евангелия Твоего, умолите Господина жатвы извести делателей на ниву Христову… Господи, яви и сохрани в Православии наших миссионеров, даруй силу словам их…». Раз нет такого ни на отдельных молебнах, ни во вседневных службах — значит, Церковь не молится о миссионерах, не просит их у Господа, а значит, и Господь их не дает.

— Миссионеру противостоит неверие. Но — откуда оно? Какие бывают неверия?

— Прежде всего надо помнить, что бывает неверие от Бога.

Как некогда Он ожесточил сердце фараона. Как некогда не дал Он благодатного просветления распинателям Христа, которые оттого и не ведали, что творят. Если вера — следствие благодати, то, значит неверие — следствие того, что Господь не протянул Свое действие именно к этому сердцу.

Кроме того, если вера христианская — благодатная, значит, в ней есть нечто, что не может быть произведено в человеческом мире и человеческими усилиями. Закон ничего не довел до совершенства (Евр 7:19) и никого. В мир благодати не может ввести ни честное исполнение законов научного мышления, ни совестная жизнь, ни жизненная воздержность и аскетизм. Благодать не там, где честные и хорошие люди. Благодать там, где благодать. Она может войти в сердце, приуготовленное очищением и мудростью, а может посетить «изверга». Но «может» не значит «должна».

Поэтому невер не виноват перед нами. Он может быть даже невиновен в своем неверии перед Богом. У Бога может быть Свой замысел об этом невере. И благодать ждет этого человека на другом, не- сегодняшнем повороте его жизненного пути. И поэтому миссионер, потерпевший неудачу в беседе с таким невером, свое недоумение должен обращать к Небу, а не выливать его с раздражением на того, кто не подпал под обаяние его проповеди.

Именно так я утешаю себя, когда вижу светлого, умного и честного человека, который просто не осознает, не чувствует своей нужды в нашем Боге. Человек чувствует себя органично в своем мире. И этот мир может и в самом деле быть хорош и для него, и для тех, кто живет рядом с ним.

Есть неверие на грани нравственной вменяемости. Человек знает, что его мировоззрение больно, что его уклад жизни несовершенен. Он знает, что христианская перестройка потребует от него рывка, сверхусилия. Он не верит не в христианство, а в себя. Он боится, что рывок разрушит его пусть и болезненный, но все же устоявшийся и обжитой «гомеостаз» (у системно и хронически больных людей свой гомеостаз — своя привычка организма все же работать в сложившихся условиях: попытка лечить одну из болячек может обрушить всю систему; например, при слабом давлении и изношенных сосудах прием средств, повышающих давление, приведет к разрушению кровеносной системы и инсульту).

А бывают греховные неверия.

Бывает неверие от гордыни: «Я не допущу, чтоб надо мной кто-то был!».

Бывает неверие от греховного отупения. Человек настолько отождествил себя с плотскими мелким «радостями», что и сам себя с гордостью именует — «самец!». Тут кстати слова Иосифа Бродского:

Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.

Есть разница меж них. И есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье — слепота. Но чаще — свинство.

Так вот, я очень редко встречал людей, которые чётко отдавали бы себе отчёт в своём свинстве. Есть очень небольшое число людей, которые честно отдают себе отчёт, почему они не в храме. Лишь пару раз я слышал честные признания. Однажды у меня на философском факультете был один паренек. И когда мы с ним на философском уровне уже всё выяснили, он сказал, что креститься всё-таки не будет. «Ну, почему же не будешь?». Он честно ответил: «Я женщин слишком люблю». Парень он был чрезвычайной красоты и пользовался огромным успехом среди студенток. Но он осознал и признал, что именно мешает ему принять крещение. Когда же он подрос, поступил в аспирантуру, женился, вот тогда он и вправду крестился.

Но это был честный человек, который честно сказал себе, где у него свербит. Не знания ему мешали, а нечто совсем другое. И вот помочь человеку познать правду о себе — тоже задача миссионера.

Есть неверие от нежелания покаяния. Человек ощущает неправду своей жизни, но еще слишком ее любит. И боится сделать себя подверженным серьезной перемене. Поэтому предпочитает даже не замечать выбор.

Есть неверы, вполне сознательно разрезавшие свою жизнь. Теоретически они знают, что Бог есть. Но сознательно не разрешают себе додумать это до конца, потому что хотят прожить жизнь по-атеистически, без допуска понятия «грех» в свой лексикон и не подставляя себя под суд евангельских заповедей. Их кредо звучит так: «Вот доживу до пенсии, тогда и вспомню о Боге, а пока буду жить как живется!».

Перед всеми такими невериями миссионер бессилен. Такой человек действительно «будет тебе (миссионеру) яко мытарь». Не «яко неуспевающий студент», которому просто вот что-то еще надо дообъяснить, а именно мытарь — человек, сознательно вставший на путь коррупции… В этом случае миссионеру остается лишь молитва и надежда на то, что Бог Сам найдет способ разрушения этих страстных скафандров.

Миссионер тут лишь должен лишить этого невольника страстей удобного оправдания своего неверия — «мол, мне избыток научных знаний мешает молиться». Надо сделать для такого невера очевидным простой вопрос: «Подумай сам: может быть, ты в Церковь не идешь просто потому, что боишься жить по совести? Может быть, ты не хочешь жить в чистоте? Может быть, ты заповедей наших боишься? Не догм —