— Ну так вот, — продолжал он, выбрасывая вперед мускулистую руку и ткнув большим пальцем куда-то в сторону горизонта, — гвинейский берег был, скажем, вон там, а ветер, понимаете, дул с берега, как кошка фырчит, — словно тот старик, что нам, морякам, на потребу держит ветры в большом бурдюке и то вынимает втулку, то опять накрепко ввинчивает ее в горлышко этого самого бурдюка. Ты знаешь, что такое бурдюк, братец?

С этим внезапным вопросом он обратился к уже известному читателю зеваке-фермеру, который стоял тут же, держа под мышкой полученный от портного костюм: он задержался, чтобы пополнить рассказом боцмана запас занятных историй, заготовленный им для развлечения односельчан. Все кругом загоготали, потешаясь над развесившим уши Пардоном. Найтингейл же многозначительно подмигнул кое-кому из приятелей и воспользовался случаем, чтобы «чуточку освежиться» (это изящное выражение означало, что он проглотил добрую пинту разбавленного водою рома), после чего продолжал назидательным тоном:

— Может, наступит время, когда и тебе придется изведать, что такое крепкий береговой ветер, коли ты выпустишь из рук руль добропорядочности. Шея, братец, дана человеку, чтобы держать голову над водой, а не для того, чтобы вытягивать ее, словно плохо прилаженный юферс. А потому, когда тебя несет на мель искушения, вычисляй своевременно курс да поглубже опускай лот совести.

Дожевав свой табак, он горделиво, словно исполнив некий нравственный долг, огляделся по сторонам и продолжал:

— Итак, вон там была земля, а ветер дул с юго-востока, а может быть, с юго-юго-востока. Он то несся на нее, словно кит в шквалистой волне, то полоскал паруса, как будто добрая штука парусины стоит не дороже, чем доброе слово богача. Не нравилась мне эта погода — слишком она была неустойчива для спокойной вахты. Пошел я к корме, чтобы в нужную минуту оказаться на месте и выложить свое мнение, будто его у меня спросят.

Скажу вам, братишки, что я так разумею насчет благочестия и вежливости: не многого стоит человек, если он не знает правил обхождения. А потому — всем известно — я никогда не лезу со своей ложкой за капитанский стол, пока меня не пригласят, по той простой причине, что моя койка на носу, а капитанская — на корме. Я не говорю, на каком конце судна помещается настоящий человек: на этот счет мнения бывают разные, хотя все понимающие люди между собой согласны. Но, во всяком случае, я пошел к корме, чтобы выложить свое мнение, будто его у меня спросят, и очень скоро все и вправду так случилось, как я предполагал. «Мистер Найтингейл, — сказал капитан, а он у нас человек обходительный и всегда по- благородному ведет себя на палубе и вообще, когда рядом кто-нибудь из команды. — Мистер Найтингейл, что вы думаете об этой клочковатой туче на северо-западе? » — «Что ж, сэр, — говорю я смело, ибо никогда не затрудняюсь ответом, когда со мной обращаются как следует, — что ж, сэр, конечно, ваша честь лучше меня понимает дело (это, конечно, была чушь, ведь годами и опытом он передо мной совершенный цыпленок, но я никогда не бросаю против ветра золу с углями), что ж, — говорю, — сэр, мое мнение — убрать все три марселя и закрепить кливер. Торопиться нам некуда по той простой причине, что завтра Африка будет на том же самом месте, что и сегодня. Ну, а чтобы судно не трепало, если поднимется шквал, для этого у нас есть грот… ».

— Вы должны были убрать и грот, — раздался откуда-то сзади голос, такой же безапелляционный, как у говорливого боцмана, но несколько менее грубый.

— Что за невежда сказал это? — спросил Найтингейл с яростью, мгновенно пробудившейся в нем от столь резкого и дерзновенного вмешательства.

— Человек, не раз огибавший Африку от мыса Бон до Доброй Надежды и умеющий отличить шквал от радуги, — ответил Дик Фид энергично, несмотря на свой малый рост, расталкивая могучими плечами толпу и протискиваясь к взбешенному противнику. — Да, братец ты мой, кто бы я там ни был, невежда или мудрец, я-то уж никогда не посоветовал бы своему капитану оставлять столько задних парусов, когда, похоже, вот- вот налетит шквал.

В ответ на столь решительно высказанное утверждение, которое присутствующие нашли слишком дерзким, со всех сторон послышался громкий ропот. Ободренный явным всеобщим сочувствием, Найтингейл не замедлил ответить и притом без всякой кротости. Затем последовал оглушительный концерт: высокие, резкие голоса собравшихся в таверне создавали некий звуковой фон, а решительные и энергичные утверждения, выражения и прочие высказывания двух главных спорщиков выделялись на этом фоне низкими, глубокими басовыми тонами.

Некоторое время стоял такой шум, что спорящих было не расслышать. Появились также явные признаки того, что для разрешения спора Фид и боцман намереваются перейти от слов к действиям. Пользуясь всеобщей неразберихой, Фид прорвался к великану противнику и привел свой крепко слаженный корпус в боевое положение. Уже заходили взад и вперед четыре мускулистые ручищи, бугрясь, словно стволы индийского тростника, узлами мышц, суставов и сухожилий и грозя гибелью всему, что осмелится им противостоять. Однако нестройный гул наконец затих, и стало возможно разобрать, что именно говорят друг другу оба спорщика. И вот, словно удовлетворившись тем, что они могут положиться на силу своего красноречия, оба постепенно умеряли свой пыл, видимо склоняясь к тому, чтобы по-прежнему защищать свои позиции лишь с помощью языка.

— Ты, брат, добрый моряк, — сказал Найтингейл, снова усаживаясь на место. — И, если бы слово было то же самое, что дело, не сомневаюсь, судно слушалось бы тебя, как малое дитя. Но я-то видел, как целые эскадры двух— и трехпалубников, и притом под всеми флагами, — кроме разве флагов ваших мохоков 26, ибо их судов, признаюсь, я никогда не встречал, — тихонечко, словно стаи белых чаек, полоскались под зарифленными парусами 27, и потому знаю, что надо делать, чтобы судно не трепало и все переборки на нем остались целы.

— А я считаю, что нельзя класть судно в дрейф под задними четырехугольными парусами. Распусти, если хочешь, штаговые — вреда не будет. Но ни один моряк, если он хоть немного знает свое дело, не поймает ветра между грот-мачтой и подветренными вантами. Да что там, ведь всё это — слова вроде грома, что грохочет себе в небесах, а никого не ударит. Давайте спросим кого-нибудь еще, кто побывал на море и знает морскую жизнь и флот не меньше нашего.

— Если бы самый старший адмирал флота его величества был здесь, он бы сразу сказал, кто из нас прав, а кто нет. Так вот, братишки, если есть среди вас человек, кому посчастливилось получить морское воспитание, пусть скажет свое слово, чтобы правда тут не затерялась, словно свайка, упавшая между брас-блоком и реем.

— Есть такой человек! — вскричал Фид; он протянул руку, схватил за шиворот Сципиона и бесцеремонно втащил его на середину круга, образованного толпой, которая обступила обоих спорщиков. — Вот самый подходящий человек. Во всяком случае, против меня у него на один рейс больше — ведь он родился в Африке. Ну, отвечай, Сцип, да погромче, словно ты кричишь, когда ветер дует в лицо: под какими парусами ты положил бы в дрейф судно у берегов твоей родины, если бы была опасность внезапного шквала?

— Я бы не клал его в дрейф, — ответил негр. — Я бы пустил его на фордевинд 28.

— Ладно, парень, но на случай шквала прижал бы ты его гротами или пустил двигаться посвободнее под одним фоком?

— Да это же каждый дурак понимает! — проворчал Сципион, которому явно надоел этот допрос. — Как можно ставить грот, если вы хотите, чтобы судно шло устойчивей по курсу? Сами посудите, мистер Дик.

— Джентльмены, — промолвил Найтингейл, оглядевшись по сторонам с видом оскорбленного достоинства, — скажите по чести, слыханное ли это дело таким неприличным манером выволакивать вперед негра, чтобы он тут высказывался прямо в лицо белому?

Этот призыв к предрассудкам собравшихся встречен был всеобщим одобрительным гулом. У Сципиона, который готов был отстаивать свою профессиональную точку зрения перед любым противником, не хватило мужества противиться столь явным признакам неудовольствия, вызванного его появлением. Не выразив ни малейшего негодования, не сказав ни слова в свою защиту, он скрестил руки и вышел из таверны с покорностью человека, слишком привыкшего к смирению, чтобы возмущаться. Однако Дик Фид, неожиданно лишившийся поддержки негра, отнесся к бегству своего товарища не столь спокойно. Он громко потребовал его возвращения, но, видя, что все напрасно, набил себе рот табаком и последовал за африканцем, изрыгая проклятья и поминутно оглядываясь на своего противника. По его мнению, заявил Фид, если с парня

Вы читаете Красный корсар
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату