– Так сильно замерзли, что он не смог пойти в дом, чтобы ограбить и убить. Он идет к чифу Хармильо, все ему рассказывает. О том, для чего его наняла мисс Труди Лапьер.

– И когда это произошло?

– Вчера.

– Так почему ты здесь?

– Миссис Труди Лапьер, она опасная. Чиф говорит, что об этом давно известно, и она страшно зла на меня.

– Ее не арестовали?

– Никто не может ее найти.

– Но почему она злится на тебя?

– Это глупо, – ответил Намми. – Мистер Боб Пайн пришел в мой дом, чтобы повидаться со мной перед тем, как украсть и убить. Он хотел меня кремировать.

По непонятной причине мистер Лисс вдруг разозлился и затряс костлявым кулаком перед лицом Намми. В костяшки пальцев въелась грязь.

– Черт побери, парень, не усложняй тупость глупостью. Я пытаюсь узнать от тебя правду, а ты несешь такую хрень, что мне нужен переводчик. Кремировать? Сжечь, превратив в пепел? Если он собирался повесить на тебя это преступление, то не стал бы сначала кремировать.

Отступая к койкам, чтобы ускользнуть от зловонного дыхания соседа по камере, Намми пытался понять свою ошибку.

– Кремировать. Нет. Инкремировать.

– Инкриминировать, – уточнил мистер Лисс. – Пайн хотел инкриминировать тебя, подставить, чтобы тебя обвинили в убийстве старого Фреда.

– Бедного Фреда.

– Но ведь он еще ничего не украл и не мог ничего спрятать в твоем доме.

– Нет, он пришел, чтобы взять что-то мое, а потом оставить в доме Бедного Фреда.

– Что твое?

– Что-то. Я даже не знал, что оно у меня есть. Дэенкуй.

– Что? Что ты такое говоришь?

– Дэенкуй. Чиф Хармильо говорит, это что-то есть в моих волосах, в моей слюне на стакане.

– Дэ-эн-ка, чертов дурак!

– Мои пальцы на стакане, мои отметины.

– Отпечатки твоих пальцев.

– Мои пальцы, опять мои отметины, на рукоятке молотка. Чиф Хармильо говорит, что я бы и знать ничего не знал. О том, что у меня все это взяли.

Мистер Лисс последовал за Намми к койкам.

– И что произошло? Почему Пайн не довел дело до конца?

– Мистер Боб Пайн, он приходит, я жарю гренок.

– И? – после паузы спросил мистер Лисс.

– Гренок из белого хлеба.

Мистер Лисс переминался с ноги на ногу, покачивался с пяток на носки, будто исполнял какой-то танец. Пальцы по-прежнему сжимались в кулаки, а глаза выпучились еще больше, хотя и раньше уже грозили вывалиться из орбит.

Очень уж он был возбудимым.

– Гренок! – мистер Лисс выплюнул это слово, словно его тошнило от самой идеи приготовления гренка. – Гренок! Гренок! Какое отношение имеет ко всему этому гренок?

– Я собирался намазать его персиковым вареньем бабушки, – ответил Намми. Уже начал садиться, чтобы вновь вынырнуть из облака зловонного дыхания, но распрямил ноги еще до того, как его зад коснулся койки мистера Лисса. – Я сделал хороший гренок для мистера Боба Пайна. Он обожал персиковое варенье, и я рассказал ему о бабушке, о том, как научила она меня всему, что мне понадобится для жизни дома и в одиночестве, когда она отправится к Богу, и я останусь один.

– Ему понравилось варенье, – кивнул Лисс.

– Сэр, он обожал персиковое варенье.

– И потому что ему понравилось персиковое варенье, он решил не убивать старого Фреда…

– Бедного Фреда.

– …решил не вешать на тебя убийство и решил сдать эту суку Труди копам.

– Миссис Труди Лапьер. Она сделала плохое дело, а такого лучше не делать.

Мистер Лисс постучал костяшками пальцев по груди Намми, как мог постучать по двери.

– Вот что я тебе скажу, Персиковое варенье. Если б ты сделал тот гренок для меня, никакое варенье в мире не заставило бы меня отказаться от кровавых денег Труди. Я бы их отработал. Я бы убил старого Фреда…

– Бедного Фреда.

– …и убил бы тебя, обставив все так, будто угрызения совести подвигли тебя на самоубийство после того, как ты забил до смерти соседа. Что ты об этом думаешь?

– Не хочу думать об этом, сэр.

Мистер Лисс вновь постучал по груди Намми.

– Я хочу, Персиковое варенье, чтобы отныне и всегда ты относился ко мне с уважением. Я страшнее любого кошмара, который тебе когда-либо снился. Ты должен ходить рядом со мной на цыпочках с вечера до утра и с утра до вечера. Я – самый страшный сукин сын по всей Монтане. Скажи это.

– Сказать что? – спросил Намми.

– Скажи мне, что я самый страшный сукин сын во всей Монтане.

Намми покачал головой.

– Я же сказал вам, что не могу врать.

– Это и не будет враньем, – мистер Лисс плюнул на свитер Намми. – Скажи это, дубина, а не то я откушу тебе нос. Я такое уже проделывал с другими.

– Но много людей страшнее вас, – ответил Намми, жалея о том, что не может солгать, и теперь точно останется без носа.

– Назови хоть одного, – потребовал мистер Лисс.

Намми О’Бэннон указал на соседнюю камеру, отделенную от них решетчатой стеной.

– Они все страшнее.

Словно заметив их впервые, мистер Лисс повернулся, чтобы взглянуть на девять человек в соседней камере и еще на десять – в дальней.

– А что в них такого пугающего?

– Вы просто понаблюдайте за ними, сэр.

– Они выглядят так, будто добровольно согласились подышать выхлопными газами, а пока сидят и спокойно ждут, пока им позволят это сделать. Стадо козлов.

– Вы просто понаблюдайте, – повторил Намми.

Мистер пригляделся к заключенным. Подошел к решетке, чтобы получше их рассмотреть.

– Какого хрена? – вырвалось у него.

В тающей октябрьской темноте, когда вращающаяся Земля уносила с собой звезды ночи, Девкалион вышел из калифорнийского аббатства в предрассветный Новый Орлеан.

Двумя столетиями ранее уникальная молния, оживившая его в лаборатории, расположенной в горах центральной Европы, также принесла ему и долголетие, не считая других даров.

Во-первых, на интуитивном уровне он понимал квантовую структуру мира: как различные варианты будущего заключены в каждом моменте настоящего, и все они не только одинаково возможны, но в равной степени реальны; как разум управляет материей; как полет бабочки в Токио может повлиять на погоду в Чикаго; как на самом глубоком уровне структуры все точки мира сведены в одну точку. Для перемещения по свету ему не требовались колеса или крылья. Он мгновенно попадал, куда хотел, и ни одна запертая дверь не служила для него преградой.