В отличие от большинства малышей, Барти очень легко поднимался по ступенькам развития. От бутылочки к чашке, от колыбели — к обычной кровати, от любимым блюд — к незнакомой пище. Новое его только радовало. И хотя Агнес практически всегда была рядом, Барти не возражал, если его оставляли с Марией Гонзалез или дядей Эдомом, а сумрачному дяде Джейкобу улыбался так же ослепительно, как всем остальным.
Он никогда не возражал против того, чтобы его целовали и обнимали, обожал ходить за руку.
Приступы иррационального страха, свойственные едва ли не всем детям, не омрачали первые три года жизни Барти. Также он не боялся ни врача, ни дантиста, ни парикмахера. Не боялся засыпать, а снились ему, похоже, только приятные сны.
Темнота, ещё одна причина детского страха, которая не отпускает и многих взрослых, не являлась для Барти источником ужаса. И хотя какое-то время в его спальне горел ночник в форме Микки-Мауса, миниатюрная лампочка служила скорее для успокоения нервов матери, которая боялась, что Барти испугается, проснувшись в полной темноте.
Возможно, Агнес тревожилась не больше других матерей. А может, срабатывало таинственное шестое чувство, и подсознательно Агнес уже знала о грядущей трагедии: опухолях, хирургическом вмешательстве, слепоте.
Предчувствия Агнес, что её сын будет вундеркиндом, получили более чем веские подтверждения утром того дня, когда Барти исполнился год: сидя В своём высоком стульчике, он пересчитал все яблочные пироги. За два последующих года предчувствия эти переросли в уверенность: Барти многократно демонстрировал и блестящий ум, и разнообразные таланты.
Оставалось только понять, в какой именно области Барти в полной мере раскроет свои способности. Слишком уж многое было ему по силам.
На подаренной детской губной гармошке он, пусть в упрощённом виде, воспроизводил мелодии, которые слышал по радио. «Тебе нужна только любовь» «Битлз», «Письмо» «Бокс топс», «Я создан, чтобы любить её» Стиви Уандера. Один раз услышав мелодию, Барти мог наиграть узнаваемую версию.
Хотя маленькая, из жести и пластика, губная гармошка была скорее игрушкой, чем настоящим музыкальным инструментом, мальчик выдувал на ней на удивление сложные мелодии. И, насколько могла сказать Агнес, никогда не фальшивил.
Так что одним из лучших подарков на Рождество 1967 года стала для него сверкающая хромом губная гармошка с двенадцатью каналами для воздуха, сорока восемью язычками, охватывающая три полных октавы. Даже в его маленьких ручонках, с учётом маленького рта, этот более сложный инструмент позволял ему точно воспроизводить мелодию любой понравившейся ему песни.
С той же лёгкостью Барти овладевал и языком.
С самого раннего возраста Барти с удовольствием слушал, как мать читает ему детские книжки, не выказывая ни малейшего желания заняться чем-то ещё. Он предпочитал сидеть рядом с Агнес и просил её вести пальцем по странице, со строчки на строчку, чтобы он видел слово, которое она произносит. Таким образом он выучился читать на третьем году жизни.
Вскоре он перешёл от книг с картинками к коротким рассказам, предназначенным для умеющих читать, а потом к книгам для подростков. Летом и в начале осени его увлекали приключения Тома Свифта и загадочные истории Нэнси Дрю.
Писать он учился параллельно, занося в блокнот свои впечатления о понравившихся ему рассказах. Его «Дневник молодого читателя», как он озаглавил блокнот, привёл Агнес (дневник она читала с его разрешения) в восторг, но она замечала, как из месяца в месяц записи становятся менее наивными, более содержательными.
За свою жизнь Агнес обучила английскому двадцать взрослых учеников, её стараниями Мария Гонзалез говорила на английском без малейшего акцента, но своему сыну ей приходилось помогать лишь по минимуму. Вопрос «почему?» он задавал гораздо чаще других детей, почему это, почему то, но никогда не спрашивал дважды об одном и том же и зачастую уже знал ответ, и ему требовалось лишь подтверждение правильности своей догадки. Талантливый самоучка, он обучал себя сам и справлялся с этой задачей лучше любого колледжа со всеми его профессорами.
Агнес находила все это изумительным, забавным, ироничным и… чуть грустным. Ей бы очень хотелось учить мальчика читать и писать, наблюдать, как под её руководством расширяются его знания. Но, содействуя Барти в развитии его талантов, гордясь его удивительными достижениями, она чувствовала, что столь быстрый прогресс лишает её возможности разделить с ним радости детства, пусть во многих аспектах он оставался ребёнком.
Судя по удовольствию, которое получал Барти от учёбы, он не считал себя лишённым чего бы то ни было. Для него мир напоминал огромный кочан капусты, с которого он снимал слой за слоем, познавая неведомое ранее.
К ноябрю 1967 года Барти увлёкся детективными рассказами об отце Брауне, написанными для взрослых Гилбертом К. Честертоном. Рассказы эти заняли особое место в его сердце, как чуть позже роман Роберта Хайнлайна «Звёздный зверь», подаренный ему на Рождество.
Однако, при всей любви к чтению и музыке, вскоре выяснилось, что он ещё успешнее овладевает математикой.
Ещё не научившись читать книги, он уже разобрался с численным счётом и умел определять время по часам. Его потрясло само понятие времени. Как правильно догадалась Агнес, он сразу понял, что Вселенная бесконечна, а человеческая жизнь — миг между прошлым и будущим, и полностью осознал, что сие означает. У большинства из нас на это уходит большая часть, если не все отведённые нам годы, тогда как Барти в течение нескольких недель сумел определить, что любой человек всего лишь песчинка на бескрайних просторах Вселенной.
Какое-то время он забавлялся тем, что определял количество секунд, прошедших с некоего исторического момента. После того, как ему называли какую-нибудь дату, все вычисления он проделывал в уме, и на получение правильного ответа у него уходило от двадцати секунд до минуты.
Ответы эти Агнес проверила только дважды.
Первый раз ей потребовались карандаш, бумага и девять минут, чтобы сосчитать количество секунд, прошедших от события, имевшего место быть 125 лет, шесть месяцев и восемь дней тому назад. Полученный ею результат отличался от его ответа, но, проверяя вычисления, она поняла, что не учла високосные годы.
Второй раз, использовав прежние расчёты (в обычном году 31536000 секунд, в високосном — на 86400 секунд больше), она проверила ответ Барти за четыре минуты. После чего уже верила ему на слово.
Без всяких усилий Барти держал в голове и количество прожитых им секунд, и количество слов в каждой прочитанной им книге. Агнес не подсчитывала количество слов в книге, но, если тыкала пальцем в какую-то страницу, он тут же говорил, сколько на ней слов.
Его музыкальные способности скорее всего вытекали из экстраординарного математического таланта. Он говорил, что музыка — это цифры, и, должно быть, мог представить любую мелодию в виде только ему понятного численного ряда, запомнить, а потом воспроизвести по памяти, получив на выходе ту самую мелодию. И, глядя на ноты, он видел перед собой последовательности цифр.
Читая о вундеркиндах, Агнес узнала, что большинство, если не все дети с уникальными математическими способностями, также обладали музыкальным талантом. А многие молодые музыкальные гении прекрасно ладили с математикой.
Быстрое овладение Барти навыками чтения и письма, похоже, тоже определялось математическим талантом. Для него язык являл собой набор звуков, музыку, которая символизировала предметы и понятия, и эта музыка записывалась на бумаге посредством алфавита. Запись эта представлялась ему математической системой, содержащей двадцать шесть цифр вместо десяти.
Агнес выяснила, что среди вундеркиндов Барти не был чудом из чудес. Некоторые математические гении к трём годам осваивали алгебру и даже геометрию. Яша Хейфиц в три года был известным скрипачом,
