монахинях, размазанных по рельсам, оставайся с несущимся поездом. Двигайся и смотри вперёд, всегда только вперёд».

Ранее эта философия всегда срабатывала, но забыть о последствиях оказалось куда как труднее, если последствия эти — твой собственный бедный, несчастный, отстреленный палец. Игнорировать свой собственный бедный, несчастный, отстреленный палец несравненно сложнее, чем размазанных по рельсам монахинь.

На грани обморока, Младший приказал себе сосредоточиться на будущем, жить в будущем, освободиться от бесполезного прошлого и трудного настоящего, но не смог перенестись в будущее без боли.

Он подумал, что слышит шаги «Индустриальной женщины». Сначала в гостиной. Потом в холле. Приближающиеся шаги.

Не в силах задержать дыхание или положить конец всхлипываниям, Младший не мог понять, реальные эти шаги или воображаемые. Знал, что должны быть воображаемыми, но чувствовал, что они — реальные.

В испуге разворачивался на полу, пока не оказался лицом к двери. Сквозь слезы пытался разглядеть, как из холла появится франкенштейновская тень, а потом и само существо, поблёскивая зубами-вилками, с торчащими вперёд сосками-штопорами.

Зазвонил дверной звонок.

Полиция. Глупая полиция. Чего звонить, если они знают, что его подстрелили. Звонить, когда он лежит, совершенно беспомощный, когда «Индустриальная женщина» крадётся к нему, когда от пальца его отделяют несколько футов, звонить, когда крови, которую он теряет, хватило бы на переливание целой палате раненых гемофиликов. Эти кретины, должно быть, рассчитывают на то, что он угостит их чаем с пирожными.

— Ломайте эту чёртову дверь! — прокричал он.

Младший оставил входную дверь запертой, потому что в противном случае всё выглядело бы так, словно он хотел облегчить им проникновение в квартиру, и у копов могли зародиться подозрения относительно всего остального.

— Ломайте эту чёртову дверь!

После того, как эти идиоты дочитали газету или выкурили несколько сигарет, до них наконец дошло, что дверь придётся высаживать. Получилось все достаточно драматично, почти как в кино, с громким треском ломающегося дерева.

Наконец они появились в дверях, с револьверами в руках, настороженные. От копов Орегона, толпившихся у пожарной вышки, они отличались только формой. А лица, суровые, подозрительные, остались такими же.

И если бы из-за их спин выглянул Ванадий, Младший выблевал бы не только содержимое желудка, но и все внутренние органы, все кости, пока под кожей не образовалась бы абсолютная пустота.

— Я подумал, что в доме грабитель, — простонал Младший, понимая, что нельзя выкладывать все сразу, иначе выглядеть это будет так, словно он отрепетировал эту сцену.

За копами, разошедшимися по квартире, появились фельдшеры, и Младший разжал пальцы, вцепившиеся в посудное полотенце.

Через минуту или две вернулся один из копов, присел рядом с фельдшерами, которые перевязывали Младшему ногу.

— Грабителя нет.

— Я думал, что был.

— Нет даже следов взлома. Младший выдавил сквозь гримасу боли:

— Несчастный случай.

Коп поднял пистолет двадцать второго калибра, просунув карандаш под предохранительную скобу у спускового крючка, чтобы не стереть отпечатки пальцев.

— Мой, — Младший кивнул в сторону пистолета. Брови удивлённо взлетели вверх.

— Вы ранили себя?

Младший попытался изобразить печаль:

— Думал, что кто-то ходит. Обыскивал квартиру.

— Вы выстрелили себе в ногу?

— Да, — ответил Младший, едва удержавшись от добавления: «Тупица безмозглый».

— Как это произошло?

— Нервы, — ответил Младший и взвыл от боли, когда один из фельдшеров продемонстрировал свою садистскую сущность, скрывающуюся под личиной ангела милосердия.

Ещё двое полицейских появились из кухни, завершив осмотр квартиры. На их лицах читалась насмешка.

Младшему ужасно хотелось их перестрелять, но он сказал:

— Возьмите его. Оставьте у себя. Уберите его отсюда к чёртовой матери.

— Вы про ваш пистолет? — спросил присевший рядом с ним коп.

— Я больше не хочу его видеть. Ненавижу оружие. Господи, как же больно.

«Скорая помощь» доставила его в больницу, там его сразу же положили на операционный стол, и он на какое-то время провалился в блаженное небытие.

Фельдшеры привезли в больницу и отстреленный палец, поместив его в пластиковый контейнер, найденный в буфете. Младший знал, что больше он не будет хранить в нём остатки супа.

Но бригада хирургов, при всём своём мастерстве, не смогла пришить палец на место: сильнейшие повреждения ткани не позволяли соединить вновь тоненькие косточки, нервы и кровеносные сосуды.

Так что шов сформировали над клиновидной костью, практически полностью лишив Младшего большого пальца. Его такое решение хирургов только порадовало, потому что успешное восстановление пальца означало бы катастрофу.

В пятницу утром, 10 сентября, через какие-то пятьдесят с небольшим часов после самострела, он вновь отлично себя чувствовал и пребывал в прекрасном расположении духа.

С радостью подписал полицейский бланк, аннулирующий разрешение на хранение пистолета, купленного им в конце июня. В городе действовала программа по переплавке конфискованного или добровольно сданного оружия в детали сельскохозяйственных машин, ксилофонов и хомутов для дренажных труб.

И к 23 сентября призывная комиссия (уйдя с работы в диспансере лечебной физкультуры, Младший лишился брони и подлежал призыву в армию), в связи с несчастным случаем и хирургическим вмешательством, согласилась перенести дату нового медосмотра на декабрь.

Младший полагал потерю пальца печальной, но необходимой, поскольку она обеспечила ему надёжную защиту от милитаристов, правящих этим миром. С врачами и медсёстрами он шутил, поминая свою травму, и вообще держался молодцом, чем всем очень даже нравился.

В конце концов, при всей своей трагичности, потеря пальца не стала самым ужасным происшествием, выпавшим на его долю в тот год.

Процесс выздоровления высвободил ему много времени для медитации. Он так наловчился сосредотачиваться на воображаемой кегле для боулинга, что отключался от всего остального. Настойчиво звонящий телефон не мог нарушить его транса. Даже Бобу Чикейну, который вроде бы знал о медитации все, не удавалось заставить Младшего услышать его голос, когда тот оставался один на один с кеглей.

Хватало ему времени и для поисков Бартоломью.

Ещё в январе, получив разочаровывающий отчёт Нолли Вульфстэна, Младший решил, что частный детектив не пожелал выполнить поручение с должным усердием. Заподозрил, что Нолли столь же ленив, сколь и уродлив.

Под вымышленным именем, прикидываясь, что хочет усыновить ребёнка, Младший навёл справки в нескольких организациях, занимающихся этими вопросами так же, как в государственных учреждениях. И выяснил, что Вульфстэн говорил чистую правду: все документы, касающиеся усыновления, помечались грифом «секретно», ради защиты настоящих родителей, и добраться до них не представлялось возможным.