мастерства и помог овладеть навыками отвлечения внимания, без которых невозможно вызвать восторг зала. Эту сферу, за малым исключением, занимали белые, молодому негру требовалось положить немало усилий на то, чтобы найти наставника, особенно в 1922 году, когда двадцатилетний Обадья решил стать следующим Гудини[35].

Обадья взмахнул рукой, и на его ладони появилась колода карт, которую он словно достал из секретного кармана невидимого пальто.

— Желаете что-нибудь увидеть? — спросил он.

— Да, конечно, — в голосе Агнес слышалась неподдельная радость.

Обадья, удивив Эдома, бросил колоду ему.

— Сынок, тебе придётся мне помочь. Мои пальцы ни на что не годятся.

И он поднял руки, демонстрируя шишковатые пальцы.

Эдом и раньше заметил, что с руками у Обадьи не все в порядке, но теперь понял, что дело обстоит гораздо хуже, чем ему показалось с первого взгляда. Суставы распухли, пальцы разошлись под неестественными углами. Наверное, решил Эдом, у Обадьи ревматический артрит, как и у Билла Клефтона.

— Пожалуйста, достань карты из колоды и положи их перед собой на кофейный столик, — попросил Обадья.

Эдом выполнил просьбу, потом, следуя указаниям, разделил колоду на две примерно равные стопки.

— Перетасуй один раз, — скомандовал фокусник. Эдом перетасовал.

Наклонившись вперёд (седые волосы сверкнули, как крылья херувима), Обадья провёл искалеченной рукой над картами, не приближаясь к ним ближе чем на десять дюймов.

— А теперь, пожалуйста, разложи карты веером, рубашками вверх.

Эдом разложил, в красной череде рубашек сверкнул белый уголок: одна карта каким-то образом перевернулась и легла картинкой вверх.

— Может, посмотришь? — предложил Обадья.

Вытащив карту, Эдом увидел, что это бубновый туз, одна из тех карт, что в пятницу, гадая Бартоломью, открыла Мария Гонзалез. Ещё больше его удивило имя, написанное чёрными чернилами поперёк карты: «БАРТОЛОМЬЮ».

Агнес ахнула, и Эдому пришлось перевести взгляд с карты на сестру. Она побледнела, как полотно, в её глазах застыл ужас.

Грипп и разнообразные простуды набросились в тот понедельник на Брайт-Бич, так что в «Аптеке Дамаска» работа кипела.

Покупатели пребывали в прескверном настроении. Большинство выражало недовольство лекарствами, остальные ругали скверную погоду, мальчишек на скейтбордах, которых на тротуарах становилось всё больше, недавнее повышение налогов, «Нью-Йорк джетс», плативших Джо Намату фантастическую сумму 427 ООО долларов в год за игру в футбол. В последнем видели свидетельство того, что страна безумеет от денег и катится в ад.

Пол Дамаск без устали заполнял рецепты, но в половине третьего решил, что пора прерваться на ленч.

Обычно он ел один в своём кабинете. Комната эта размером не превосходила кабину лифта, но, разумеется, не ездила ни вверх, ни вниз. Правда, расширялась в стороны, в том смысле, что позволяла Полу переноситься в удивительные места, где имели место быть самые разные приключения.

На книжных полках, занимавших одну стену от пола до потолка, стояли дешёвые журналы, которые в несметном количестве публиковались в 20-х, 30-х и 40-х годах, до того, как их начали вытеснять книги в обложке. «Всевозможные истории», «Альманах приключений», «Все вестерны», «Чёрная маска», «Еженедельник детективных историй», «Преступления с перчинкой», «Страшные истории», «Загадочные истории», «Удивительные истории», «Тень», «Док Сэвидж и его боевые друзья», «Таинственный By Фанг»…

В кабинете находилась лишь малая часть коллекции Пола. Тысячи других журналов хранились у него дома.

Особенно ему нравились обложки журналов, яркие, будоражащие, полные насилия, необычности, завуалированной сексуальности. Обычно он съедал две половинки яблока, груши или персика, составляющие его ленч, читая какой-нибудь рассказ, но иногда просто смотрел на обложку, погрузившись в грёзы о дальних краях и захватывающих приключениях.

Действительно, одного вида такого журнала, пожелтевшего от времени, хватало, чтобы у него разыгралась фантазия.

Необычное сочетание средиземноморской смуглости и рыжих волос, симпатичная физиономия, хорошая фигура придавали Полу сходство с героями, живущими на страницах этих дешёвых журналов. Особенно ему нравилось отождествлять себя с братом Дока Сэвиджа.

Сам Док был одним из его фаворитов. Экстраординарный борец с преступностью. Человек-из- Бронзы.

В тот понедельник ему очень хотелось хоть на полчаса окунуться в мир приключений. Но он решил, что должен наконец заняться письмом, написать которое собирался как минимум дней десять.

Поэтому, разрезав яблоко пополам и очистив его от косточек, Пол достал чистый лист бумаги и снял колпачок с перьевой ручки. Он всегда гордился своим чуть ли не каллиграфическим почерком. «Дорогой преподобный Уайт…»

Ручка зависла над бумагой. Пол не знал, с чего начать. Он не привык писать письма совершенно незнакомым ему людям. Но не оставалось ничего другого, как продолжить:

«Приветствую вас в этот знаменательный день. Я пишу вам об удивительной женщине, Агнес Лампион, жизни которой вы, не зная того, коснулись и чья история может заинтересовать вас…»

Если другие могли видеть в окружающем мире магию, Эдома завораживало только одно: природа, эта чудовищная машина уничтожения, перемалывающая все в пыль. Однако он изумился, увидев туза с написанным на нём именем племянника.

Барти заснул, пока Эдом тасовал карты, проснулся вновь, когда последний вытащил открытого бубнового туза, возможно, потому, что его головка лежала на груди матери и его встревожило её участившееся сердцебиение.

— Как это делается? — спросила Агнес Обадью.

Лицо старого негра стало очень серьёзным, в этот момент он напоминал сфинкса, хранящего древние секреты.

— Если я скажу вам, дорогая леди, волшебство пропадёт бесследно. Останется только трюк.

— Но вы не понимаете. — И она рассказала о гадании Марии в пятницу вечером, когда на стол один за другим легли восемь тузов.

Лицо сфинкса осветила улыбка, Обадья повернул голову, нацелив белую бородку на Эдома.

— Ага… так давно это было, — он словно говорил сам с собой. — Так давно… но теперь я вспоминаю, — и он подмигнул Эдому.