Сослагательное наклонение, конечно же, предназначено для младенцев, Цезарь Зедд убедительно это доказал, но Младшему всё равно не удавалось побороть сомнения.

Что, если упрямый, эгоистичный, жадный, злобный призрак Томаса Ванадия, который чуть раньше, при свете дня, гнался за Младшим в другом проулке, сейчас, уже ночью, которая для призраков что дом родной, последовал за ним в этот проулок? Что, если в этот самый момент мерзкий призрак стоит у контейнера? Что, если он опустит обе половинки крышки и загонит в проушины стержень? Что, если Младший окажется в ловушке с задушенным им Недди Гнатиком? Что, если фонарик не включится, когда он нажмёт на кнопку, и из тьмы раздастся голос Недди: «Есть у кого-нибудь из дорогих гостей особые пожелания?»

Красный восход — к шторму, красный закат — к хорошей погоде.

В сумерки этого январского дня, когда Мария Гонзалез ехала по Прибрежной автостраде на юг от Ньюпорт-Бич, все любители хорошей погоды могли тянуться к бутылкам, чтобы отпраздновать закат, предвещающий отменную погоду: горизонт — зрелые вишни, над головой — яркие апельсины, на востоке — тёмный пурпур.

Да только Барти, который ехал на заднем сиденье рядом с Агнес, не мог любоваться всем этим великолепием. Не мог он видеть, как багряное небо разглядывало своё лицо в зеркале океана, не мог видеть полыхавшие румянцем волны, не мог видеть, как пелена ночи медленно гасит костёр небес.

Агнес подумывала о том, чтобы описать великолепный закат слепому ребёнку, но колебания переросли в нежелание, и к тому времени, когда на небе загорелись звезды, она так и не сказала ни слова о том, как завершился этот длинный день. Во-первых, она волновалась, что не сможет подобрать достойных слов и только смажет память о тех закатах, которые видел Барти. А во-вторых, и эта причина была главной, она боялась, что её рассказ напомнит ему обо всём, чего он лишился.

Последние десять дней выдались самыми трудными в её жизни, труднее тех, что последовали за смертью Джоя. Тогда, пусть она потеряла и мужа, и нежного любовника, и самого близкого друга, при ней остались непоколебимая вера, новорождённый сын и ожидающее его будущее. Её дорогой мальчик по- прежнему оставался при ней, пусть и будущее его не казалось таким светлым, сохранялась и вера, хотя Агнес не находила в ней того утешения, как прежде.

Барти выписали из больницы Хога с задержкой, причиной послужила лёгкая инфекция, а потом он провёл три дня в реабилитационной клинике Ньюпорта. Реабилитация сводилась в основном к обретению навыков ориентирования в новом тёмном мире, поскольку утерянная функция организма не восстанавливалась ни специальными упражнениями, ни терапией.

Обычно трёхлетнего ребёнка полагали слишком маленьким для того, чтобы учить его пользоваться тростью для слепых, но Барти был необычным ребёнком. Не нашлось для него и подходящей тросточки, поэтому начинал он с деревянной линейки, которую укоротили до двадцати шести дюймов. Но в последний день Барти получил настоящую трость, белую, с черным набалдашником, при виде которой из глаз Агнес брызнули слезы, хотя она думала, что готова к выполнению миссии, которую возложила на неё судьба.

Трёхлеток не учили шрифту Брайля, но и здесь для Барти сделали исключение. Агнес договорилась о том, что с ним проведут несколько циклов занятий, хотя и подозревала, что он освоит шрифт и научится им пользоваться за одно-два занятия.

Заказали ему и искусственные глаза. И вскоре им предстояло приехать в Ньюпорт-Бич для третьей примерки протезов. Изготовляли их совсем не из стекла, как думали многие, и они представляли собой подогнанные в размер вкладыши из тонкого пластика, которые устанавливались под веки в каверны, оставшиеся после удаления глаз. На внутренней поверхности прозрачной искусственной роговой оболочки вручную, очень точно рисовалась радужка, и движение глазных протезов могло быть обеспечено за счёт контакта движущих глаз мышц со слизистой оболочкой глаза.

И хотя образцы протезов произвели на Агнес сильное впечатление, у неё не было ни малейшей надежды на то, что удастся воссоздать удивительные изумрудно-сапфировые глаза Барти. Пусть художник знал своё дело, эти радужные оболочки рисовали руки человека — не бога.

Сейчас же Барти ехал с веками, запавшими в пустые глазницы, глаза его под тёмными очками прикрывали повязки. Рядом с ним, прислонённая к сиденью, стояла трость. Его словно одели для исполнения роли в достойной Диккенса пьесе о детских страданиях.

Днём раньше Джейкоб и Эдом уехали в Брайт-Бич, чтобы подготовить дом к прибытию Барти. И уже сбегали с заднего крыльца и спешили к автомобилю, когда Мария, по подъездной дорожке объехав дом, остановила его у гаража.

Джейкоб собрался нести багаж, Эдом заявил, что понесёт Барти. Мальчик, однако, настоял на том, что сам дойдёт до дома.

— Но, Барти, уже темно, — обеспокоился Эдом.

— Разумеется, темно, — ответил Барти. И, почувствовав ужас, охвативший взрослых от его слов, добавил: — А я подумал, что это неплохая шутка.

Сопровождаемый держащимися в паре шагов позади матерью, дядьями и Марией, Барти двинулся по подъездной дорожке, не прибегая к помощи трости. Правой ногой шёл по бетону, левая — по траве. Нашёл выбоину, которую, должно быть, искал. Остановился, повернулся лицом на север, задумался, потом указал на запад.

— Дуб там.

— Совершенно верно, — подтвердила Агнес.

Зная местоположение дуба, мальчик сумел определить, где находится заднее крыльцо. Указал на него тростью, которую ранее не использовал.

— Крыльцо?

— Да, — ответила Агнес.

Без заминки и спешки мальчик направился к крыльцу через лужайку. Агнес знала, что ей с закрытыми глазами по такой прямой не пройти.

— И что же нам делать? — прошептал рядом с ней Джейкоб.

— Не мешать ему, — посоветовала она. — Пусть остаётся Барти.

Ровным шагом Барти прошёл под тёмными ветвями дуба. Когда решил, что крыльцо неподалёку, выставил вперёд трость. Через два шага она ткнулась в нижнюю ступеньку.

Он нащупал перила. Пусть и не с первой попытки. Держась за них, поднялся по лестнице.

Дверь на кухню братья оставили открытой. Из неё лился яркий свет, но Барти промахнулся на два фута. Пощупал стену, нашёл сначала дверной косяк, потом проем, изучил порог тростью, переступил через него.

Повернувшись к четвёрке сопровождающих, столпившихся за дверью, вспотевших от напряжения, спросил:

— Что на обед?

Два последних дня Джейкоб не отходил от плиты: пёк любимые пироги, пирожки, пирожные Барти, готовил обед. Своих девочек Мария ещё до отъезда отвела к сестре, поэтому осталась пообедать. Эдом налил вина всем, кроме Барти, последний получил стакан рутбира, и, хотя о праздновании речь не шла, настроение у Агнес заметно улучшилось, появилась надежда, что все как-то да утрясётся, образуется.

Они пообедали, вымытая посуда вернулась на полки, Мария и дядья ушли, Агнес и Барти остались наедине с лестницей, ведущей на второй этаж. Агнес стояла за его спиной, с тростью, пользоваться ею в доме Барти не пожелал, готовая поймать сына, если он споткнётся и начнёт падать.

Держась рукой за перила, Барти медленно поднялся на три ступеньки. Останавливался на каждой, проверяя ногой ширину, потом мыском определял высоту следующей ступеньки.

К подъёму по лестнице Барти подходил как к математической проблеме, рассчитывал, какое движение ногой следует сделать и куда поставить ступню, чтобы успешно преодолеть препятствие. На следующие три ступени он затратил даже больше времени, чем на первые, зато дальше поднимался более чем уверенно,