как кладбищенские саркофаги, каждый из них мог принять пианиста в своё чрево.
Волновало Младшего только одно: Недди могли обнаружить в контейнере в проулке, а не на свалке, где ему было самое место. А потому следовало оттащить его подальше от тех контейнеров, которыми пользовалась галерея. Если копы не свяжут Недди с «Галереей Гринбаум», они тем более не смогут связать его с Младшим.
Согнувшись, как обезьяна, Младший потащил музыканта вдоль проулка. Первоначальную брусчатку залили асфальтом, но кое-где покрытие потрескалось и выкрошилось, отчего Младший то и дело спотыкался и чуть не падал. Только злость позволяла ему сохранять равновесие и выходить победителем в сражении с дорогой, пока он не нашёл мусорный контейнер, достаточно далеко отстоящий от галереи.
Этот контейнер, помятый, тронутый ржавчиной, покрытый капельками конденсата, размером превосходил многие другие. Крышка состояла из двух половинок, которые кто-то предусмотрительно поднял.
Без прощальных слов или молитвы, по-прежнему кипя от ярости, Младший перебросил музыканта через верхнюю кромку контейнера. На мгновение его левая рука зацепилась за ремень, перепоясывающий плащ Недди. Сцепив зубы, Младший рывком высвободил руку и отпустил тело.
Глухой звук, с которым оно упало, подсказал Младшему, что контейнер примерно наполовину наполнен мусором. Тем самым возрастала вероятность того, что Недди увезут на свалку, где его могли обнаружить разве что голодные крысы.
«Двигайся, двигайся, — приказал себе Младший, — как уходящий поезд, оставляя мёртвых монахинь, или, как в данном случае, одного мёртвого музыканта, позади».
Через открытое окно он вновь залез в мужской туалет. Распирающая его ярость не утихала. Он злобно захлопнул окно, отсекая заползающие в щель щупальца тумана.
На случай, если кто-то ждал в коридоре, спустил воду, хотя принятые им закрепляющие таблетки гарантировали, что кишечник будет вести себя как смирный котёнок.
Рискнув взглянуть в зеркало, он ожидал увидеть осунувшееся лицо, запавшие глаза, но нет, пережитое не оставило ни малейшего следа. Младший быстро причесался. Выглядел он прекрасно, и женщины, он это знал, будут, как и всегда, ласкать его призывными взглядами, когда он вновь появится в галерее.
Оглядел одежду. Не такая уж и мятая, а главное, чистая.
Вымыл руки.
На всякий случай принял лекарства. Одну жёлтую капсулу, одну синюю.
Посмотрел на пол. От музыканта ничего не осталось, ни оторвавшейся пуговицы, ни лепестков цветка из петлицы.
Младший открыл дверь и обнаружил, что коридор пуст.
Вернисаж тем временем продолжался. В обоих залах толпились малокультурные, ничего не смыслящие в искусстве люди, привлечённые бесплатными закуской и выпивкой и под посредственное шампанское возносящие хвалу этой горе-художнице, творения которой настоящие ценители не удостоили бы и взглядом.
Сытый по горло и «знатоками», и самой выставкой, Младший подумал о том, что сейчас острый нервный эмезиз пришёлся бы очень кстати. Пусть и страдая, он бы с радостью полил эти отвратительные полотна потоком блевотины, выразив тем самым своё отношение к ним.
В первом, большом, зале, направляясь к выходу, Младший увидел Целестину Уайт, окружённую обожателями: кретинами, простаками, идиотами, дундуками, тупицами, недоумками. Выглядела она великолепно, как и её бесстыдно прекрасные картины. И, представься такая возможность, Младший скорее использовал бы её, чем созданные ею так называемые произведения искусства.
Туман затопил и улицу, на которую выходила галерея. Фары проезжающих автомобилей с трудом пробивались сквозь него, напоминая лучи глубоководных субмарин, обследующих океанское дно.
Он дал взятку швейцару соседнего ресторана, чтобы тот приглядывал за его «Мерседесом», который Младший поставил чуть ли не перед входом в ресторан, на случай, если автомобиль ему срочно потребуется. А если Целестина решила бы отправиться домой пешком, он мог последовать за ней, не волнуясь о сохранности дорогого автомобиля.
Приняв решение наблюдать за входом в галерею из «Мерседеса», Младший, направившись к нему, взглянул на часы. Но обнаружил лишь своё запястье: «Ролекс» исчез.
Младший остановился как вкопанный, мгновенно оценив весь ужас случившегося.
Подогнанный по руке многозвенный браслет закрывался защёлкой, которая в раскрытом виде позволяла браслету легко соскользнуть с руки. Младший уже знал, что защёлка расстегнулась, когда он выдёргивал руку, зацепившуюся за пояс плаща Недди. Труп упал на дно мусорного контейнера, прихватив с собой часы Младшего.
И хотя «Ролекс» стоил недёшево, материальные потери Младшего не волновали. Он мог купить две дюжины «Ролексов», увешаться ими от запястья и до плеча.
Не волновался он из-за того, что на стекле циферблата мог остаться чёткий отпечаток его пальца. И многозвенный браслет в части отпечатков ничем бы не помог полиции.
Все бы ничего, если бы не гравировка на задней крышке:
Тэмми, аналитик рынка акций, брокер, любительница кошек и кошачьей еды, с которой он встречался с Рождества 1965 года чуть ли не до конца февраля 1966-го, подарила ему эти часы в благодарность за заработанные на нём комиссионные и отменный секс, которым он её радовал.
Младшего потрясло, что эта сука вернулась в его жизнь чуть ли не двумя годами позже, чтобы погубить его. Зедд учил, что настоящее всего лишь миг между прошлым и будущим, который ставит нас перед дилеммой: жить или в прошлом, или в будущем. Прошлое, с которым покончено, уходит без последствий, если только мы сами не привязываем его к себе, отказываясь целиком жить в будущем. Младший всегда стремился к последнему и полагал, что преуспел в этом устремлении, но, очевидно, ему ещё не удалось использовать мудрость Зедда с максимальным эффектом, потому что прошлое продолжало хватать его своими длинными щупальцами. Теперь он горько сожалел о том, что просто расстался с Тэмми, а не задушил её, не увёз её труп в Орегон, не сбросил с пожарной вышки, не размозжил голову оловянным подсвечником и не утопил в Куэрри-Лейк, засунув ей в рот золотой «Ролекс».
Возможно, для того, чтобы полностью жить в будущем, хватило бы и малой части этой программы, но Младший был вне себя от ярости.
Может, часы не найдут вместе с трупом. Может, они затеряются в мусоре и отыщутся только при археологических раскопках свалки через две тысячи лет.
Но сослагательное наклонение — это для младенцев, учил Зедд в ещё одном бестселлере:
Он мог застрелить Тэмми, покончив с Бартоломью, застрелить до рассвета, до того, как полиция выйдет на неё, и она не раскрыла бы копам личность Ини. Он мог вернуться в проулок, залезть в мусорный контейнер и найти «Ролекс».
Младший застыл посреди тротуара, словно город окутал не туман, а паралитический газ. Очень ему не хотелось лезть в мусорный контейнер.
Но, будучи безжалостно честным с самим собой, как, впрочем, и всегда, он признал, что убийство Тэмми не решит проблемы. О «Ролексе» она могла рассказать друзьям и коллегам. Делилась же она со своими подругами самыми смачными подробностями ночей, проведённых с Младшим. За те два месяца, что он встречался с этой женщиной-кошкой, многие слышали, как Тэмми называла его Ини. Он не мог убить Тэмми и всех её друзей и коллег, хотя бы потому, что не располагал таким временным запасом.
Из ящика для инструментов, который лежал в багажнике, Младший достал фонарик. Сунул швейцару ещё пару купюр.
Вернулся в проулок. На этот раз не через мужской туалет галереи. Быстрым шагом обошёл угол и нырнул в узкий зазор между домами.
Он понимал, что упустит свой лучший шанс выйти на Бартоломью через Целестину, если не найдёт «Ролекс» и не вернётся к автомобилю до завершения вернисажа.
Вдали звякнул колокол трамвая. Чисто и ясно, несмотря на глушащий звуки туман.
