Моника и Гельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул, сказал:

– Я много раз бывал в «Тантрисе» и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвёздами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага…

«Но никогда сам не платил по счёту!» – МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.

– Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, – весело проговорил Гельмут и слегка брезгливо переспросил: – Как, вы сказали, её зовут, Фридрих?

– ЕГО зовут Кыся, – жёстко произнёс фон Тифенбах. – Или, если вам угодно, – Мартын.

От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнёс моё настоящее имя.

И тут происходит самое потрясающее событие всего вечера!

Не успевает Фридрих выговорить моё имя, как из большой модной сумки Моники фон Тифенбах- Хартманн раздаётся уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:

– Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да выпустите меня, чёрт вас подери, из этой дурацкой сумки!..

Я уже собираюсь броситься вперёд на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку, и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток, моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провёл в море всего лишь двре суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке…

Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком «Спасите собачку!!!» бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!

Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятия, и на глазах всего «Тантриса», прямо на столе мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан, женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку, а Моника в растерянности шепчет:

– Боже… Что она наделала в моей сумке!..

Гельмут пытается извиняться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и всё время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять – не повредит ли это ему в дальнейшем? От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно- ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих – нормальные, я бы даже нахально сказал, наши Люди, – ржут как сумасшедшие!

– Прости меня, папочка, – чуть не плачет Моника. – Она с утра была так возбуждена… Так не хотела оставаться дома…

– Значит, она что-то предчувствовала, – смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.

– Да, да!.. – кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. – Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с её идиотом в «Тантрис», я места себе не находила!.. Мартын-чик! Я так счастлива…

Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу – сменить скатерть и приборы.

– Я прошу простить нас, Фридрих, – кисло улыбаясь, говорит Гельмут. – Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал оставить её в вашей машине под присмотром вашего шофёра…

– Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не выносит!.. – удивлённо сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн.

– Ещё бы! – по-нашему сказала мне Дженни. – Я тебе потом кое-что порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье моё, давай смотаемся лучше под стол? А то я чувствую себя, как на выставке…

– Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов, Фридрих пригласил сюда всех ради меня… – ответил я ей.

– Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим – главное, чтобы папа Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, – сказала Дженни.

На секунду мне показалось, что Фридрих всё-всё понимает, о чём мы говорим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся её последним словам, что мне даже не по себе стало.

– Ребята! – сказал он нам. – А почему бы вам не побыть вдвоём, раз уж вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а я прикажу подать вам туда всё, что вы пожелаете.

О, чёрт возьми! Неужели ему доступна и наша – Животная Волна?! Ведь это совершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я ещё не встречал ни у Котов, ни у Людей.

В довершение всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние греховные мысли о Баське Ковальской – «если бы та была Кошкой…», внимательно посмотрел ему в глаза и сказал по- шелдрейсовски:

– По-моему, ты перешагиваешь грани возможного.

На что он мне МЫСЛЕННО, чётко и внятно ответил:

– Ты мне льстишь, Кыся. Но слышать это приятно.

Скатерть была длинная, почти до пола, и как только мы с Дженни оказались под столом среди пяти пар