Когда же Шура, захлёбываясь от восторга, совал мне под нос другую репродукцию и говорил, что это блистательный шедевр французского импрессионизма, вершина мирового искусства, но смотреть её нужно издалека, ибо она написана в модной тогда манере и технике «пуантилизма», то есть из сочетания разноцветных точек, которые сливаются в единый зримый образ лишь при взгляде с достаточного расстояния, – я покорно отходил к противоположной стенке комнаты и искренне скорбел о том, что ещё не дорос до понимания подлинного искусства…

Моё тяготение к фотографии, реализму и телевидению Шура считал проявлением полного жлобства, унаследованного мной от какого-то своего далёкого Кошачьего предка-хама.

Подтверждением своей теории о некотором количестве хамских генов в моей крови Шура посчитал и то, что я умудрился заснуть в своём кресле во время исполнения Первого концерта Чайковского. Тем более что эту пластинку Шура поставил на проигрыватель специально для меня!..

На этом с музыкой было покончено.

Но и это не остановило Шуру в своём просветительском стремлении.

Венцом Шуриных попыток сыграть в «Пигмалиона и Галатею» – когда-то он пересказал мне этот незамысловатый сюжетец – был, конечно, наш культпоход в Эрмитаж.

Накануне в Ленинград прилетел из Варшавы старый Шурин приятель – польский журналист Сташек. И остановился у нас, заявив, что они лучше пропьют с Шурой деньги, выданные ему редакцией на гостиницу, чем бросят их в «ненасытную глотку социализма»!

Наверное, денег было не так уж много, потому что хватило их всего на трое суток беспробудной пьянки у нас на кухне, во время которой я на всякий случай взял себе три отгульных дня. И дома практически не появлялся.

На третий день я уселся в траве напротив парадного входа нашего дома и стал ждать дальнейшего развития событий.

И действительно, вскоре раскрылась дверь и на волю выполз очень аккуратно одетый, но опухший Шура Плоткин с прозрачными и бессмысленными глазками. В руках он держал свёрток с запахом жратвы.

– Мартышка-а-а-а… – попытался он меня позвать, но засипел и закашлялся. – Мартынчи-и-и-к!..

Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмысленное выражение. Он облегчённо вздохнул, сел передо мной на корточки и развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.

– Всё, всё, Мартышка… – виновато забормотал Шура. – Денег – ни хуя, пьянству – бой, начинаем культурную программу… Все идём в Эрмитаж! Этот польский мудак семь раз был в Париже – и ни разу в Лувре… Пятый раз прилетает в Ленинград – и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!.. Хотя жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, пробы ставить негде!..

– Ты на себя посмотри, – в упор сказал я ему.

– Да ты что?! Мартын, окстись!.. О чём ты говоришь?.. Я по сравнению с ним – новорождённый Котёнок…

Потом Сташек с Шурой долго гадали – как протащить меня в Эрмитаж. Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже достаточно крупным Котярой и за пазуху меня тоже не спрячешь.

Однако ещё не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре из-под видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная, большая, и кофр соответственно тоже серьёзных размеров.

Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой стенке кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Сташек не был уже семь раз, и в подмётки не годится!

Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем польскому Союзу журналистов.

За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнаружили в кофре полбутылки польской водки «Выборовой»!

– О, пся крев! – счастливо воскликнул Сташек. – То та ж вудечка, ктуру не допилем в самолёте! Хвала пану Бугу!..

Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали заметно лучше соображать и координированно двигаться.

Сташек закинул видеокамеру на плечо – там был такой специальный ремень. Шура, якобы его ассистент, нёс кофр с дыркой, из которой я созерцал окружающий мир. И мы втроём направились в Эрмитаж…

…Перед входом в Эрмитаж стояла туча народу! Иностранцев заводили в боковую дверь, минуя озлобленную километровую очередь русских провинциальных туристов.

Сташек тут же нацепил на куртку карточку в прозрачной пластмассе с одним большим словом – «Пресса» и тремя маленькими – «Польское радио и телевидение». А Шура привесил на свой пиджачишко чудом сохранившуюся с моих Котеночных времён старую табличку со словом «Жюри». Он действительно был когда-то в составе жюри на конкурсе детского самодеятельного творчества Ленинградского Дворца пионеров.

Для понта Сташек подсуетился с камерой у входа, чтобы все видели, как он «снимает», а потом нагло раздвинул плечом группу робких китайцев и с криками «Пресса!!! Польское телевидение!..» прошёл сам в Эрмитаж и протащил нас с Шурой, отрекомендовав Шуру как своего ассистента.

И всё шло прекрасно. Шура обнаружил глубокие и серьёзные познания, которыми щедро делился со мной и Сташеком, а у меня хватило сообразительности при переходах из зала в зал убирать свою голову из дырки кофра, чтобы меня не заметили старенькие и сонные служители в эрмитажной униформе.

Всё произошло в «Рыцарском зале». И, каюсь, по моей вине…

Правда, надо сказать, что к этому времени счастливо найденная бутылка «Выборовой» сделала своё чёрное дело.