метаниях по порту, в истерических поисках Шуры я не замечал ни направления, ни расстояний, ни времени…

Только сейчас я увидел, что повсюду уже горят фонари и прожекторы, пришвартованные суда игрушечно сверкают светом иллюминаторов, а небо стало тёмно-фиолетовым.

По запахам я сообразил, что нахожусь рядом с какой-то портовой харчевней, около которой росли три чахлых, промёрзших деревца без единого листочка.

Вот когда я понял, что сегодня Шуру мне уже не найти. Я переключился на шелдрейсовскую волну Мастера и сказал ему:

«Я всё слышал, Мастер… Я просто не мог ответить. Мне тошно – так, что и не высказать! Полный завал… Ощущение, что я приплыл в пустоту. И я сегодня ночью хочу побыть один. Простите меня, Мастер».

Мне подумалось, что раз я в этот момент нахожусь не на судне, то мне не нужно спрашивать у него на это разрешения. Здесь, на земле, я волен распоряжаться собой сам. Помоги мне, Господи, делать это как можно правильней!..

«Но завтра ты придёшь?» – спросил меня Мастер.

«Завтра я обязательно приду попрощаться, – сказал я. – И поблагодарить. Для моей благодарности вам, Мастер, у меня вряд ли хватит слов, но…»

«Мне не нужна твоя благодарность, – прервал меня Мастер. – Мне нужен ты. Приходи».

И Мастер от меня отключился. Будто положил телефонную трубку.

Не скрою, отключился и я. Чуть ли не в прямом смысле слова: такая усталость вдруг на меня навалилась, такое тупое оцепенение, что мне ничего не оставалось делать, как подогнуть дрожащие задние ноги и усесться на собственный хвост. Из меня будто воздух выпустили, так я вымотался – и физически, и нервно.

А из харчевни разные съедобные запахи, и двери открываются в обе стороны – куда толкнёшь. Я такие в Германии видел. И жрать абсолютно не хочется, хотя и понимаю, что подкрепиться я просто обязан, иначе вообще протяну лапы.

Встать же на все четыре лапы и войти в харчевню начисто нету сил. Ну не оторвать задницу от холодного асфальта – и всё тут!..

В это время из-за угла харчевни, прямо на меня выворачивается этакая довольно крупная грязная и лохматая Псина и с диким лаем бросается ко мне!

Однако я успеваю заметить, что бросается Псина не с большим запасом храбрости. И поэтому с места не двигаюсь. Псина припадает к земле на передние лапы в метре от меня и гавкает, как ненормальный. А у меня, честно признаться, нет даже сил разогнуть задние лапы и встать в боевую стойку…

Как когда-то говорил Шура: «Об убежать – вообще не могло быть и речи…»

И вот этот мудак гавкает, я сижу сиднем и отчётливо понимаю, что, если я сейчас хоть что-нибудь не предприму, этот грязный и лохматый дурак осмелеет и может здорово меня тяпнуть… Но от дикой усталости в голову мне ничего не приходит, и я вдруг совершенно неожиданно для самого себя говорю этому идиоту по-нашему, по-Животному:

– Слушай, у тебя пожрать нечего? А то я совсем без сил…

Пёс на мгновение балдеет от моей наглости, а потом очухивается и орёт хамским приблатненно- хрипловатым голосом на весь порт:

– Ты сюда жрать пришёл, Котяра вонючий?! Да я тебе пасть порву!!! Ты у меня счас отсюда без хвоста кувыркаться будешь!.. Это кто же тебе разрешил появиться у кормушки старика Кана?! Я два года контролирую эту точку, а тут является какой-то задроченный Кот и…

– Ну чего ты разгавкался? – говорю я вполне мирно, но чувствую, как у меня на загривке начинает вставать шерсть дыбом. – Я ваших порядков не знаю – иностранец…

– Нашёл чем хвастать! – лает этот кретин. – Ты в Америке, засранец! Здесь все иностранцы!.. Все – эмигранты! А вы едете и едете сюда к нам, сволочи!!! Вы что думаете – здесь сосиски на каждом углу валяются?! Добро бы Собаки ехали, а то, глядите, ещё и Коты со всего мира попёрли!.. Скоро продыху от вас не будет!..

Тут я вспомнил, как в Мюнхене Таня Кох как-то цитировала одного русского писателя, живущего в Германии много-много лет. Он, по словам Тани, говорил: «Нет более страшного врага для эмигранта- новичка, чем эмигрант со стажем, приехавший сюда на несколько лет раньше…»

Вспомнил я эту цитатку и чувствую – верхняя губа сама собой поднимается, уши прижимаются к затылку, в лапы вливается невесть откуда взявшаяся мощь и упругость, и тело становится лёгким и сжатым в комок. Ну, как обычно у меня перед генеральной дракой.

Но я всё ещё себя сдерживаю… Вернее, пытаюсь сдерживать и говорю этому шлемазлу подрагивающим от напряжения голосом, тщательно стараясь придать голосу спокойные модуляции:

– Ты бы уж так не надрывался, Пёсик. А то ведь недолго и по рылу схлопотать.

Этот дурак не врубается в то, что я говорю, принимает дрожь моего голоса за проявление испуга, смелеет и с диким криком: «Разорву падлу!..» – бросается на меня.

Ну и, естественно, тут же получает серию ударов когтями по харе – раз, два, три, четыре!..

От неожиданности и боли Пёс переворачивается через голову и с воем, срывающимся в обиженный визг, отлетает в сторону.

Я уже собираюсь было войти в харчевню в расчёте на то, что уж там этот «боец» не посмеет продолжить драку. А я смогу, потеревшись о чьи-нибудь ноги, спокойненько стяжать себе чего-нибудь съестного. Но не тут то было…

На вой этого обалдуя, откуда ни возьмись, мчится такая же беспородная, разноликая и грязная «Собачья свадьба».