Дженни:

– Солнышко моё!.. Деточка любимая… Девочка моя ненаглядная! Ради всего святого, Дженни, пупсинька, вспомни, пожалуйста, когда твой Хартманн, узнал о том, что тот груз, за который он должен был нести ответственность, исчез?

– Ну, Мартынчик… Это было так давно! Очень мне нужно помнить про дела этого паршивца и хама!.. — капризно и легковесно отмахнулась Дженни.

Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на неё и прошипел в самое её Собачье ухо:

– Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чём я тебя спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура?!

Дженни испугалась, заплакала. Жалко её было – сердце разрывалось! Но, повторяю, у меня не было другого выхода.

И снова приподнялась скатерть, и к нам заглянул Фридрих. Всё-таки интуиция у него развита безукоризненно! Любой Кот может позавидовать.

Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать? Тем более поза уже почти соответствовала…

Фридрих удивлённо и уважительно сделал брови «домиком», пробормотал почему-то по-французски «Миль пардон…», опустил скатерть и вернулся наверх – в круг родных, друзей и врага.

– Ну?! – Я наложил свои клыки на шею Дженни. О, чёрт меня побери… Что же я делаю? Ну а если она действительно не помнит? Не губить же девку понапрасну? Да ещё такую симпатягу!..

– Сейчас… Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила… – всхлипывая, провякала полузадушенная Дженни. – Мы приплыли из Петербурга в Киль… Потом целый день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано утром…

Теперь у меня не было никаких сомнений – Гельмут Хартманн, хозяин карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон Тифенбах-Хартманн и зять САМОГО Фридриха фон Тифснбаха, был одним из главных «заказчиков» по переправке ста килограммов «нашего» кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там – бог весть ещё куда… Это он, Гельмут Хартманн, – один из тех, у кого руки по локоть в крови моего Водилы! Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака шоферюги Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную, убийственную авантюру!..

Это он виновен в том, что милая, худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза от Афганистана и Абхазии, от Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика – холодного и профессионального убийцу – именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле…

Я облизывал с ног до головы испуганную, рыдающую Дженни, просил у неё прощения – дескать, всё от нервов, всё от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путём мирных переговоров… Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль – не справиться мне одному со всей этой, хреновиной на ихней территории! Происходило бы это у нас на пустыре или вообще в Питере – другое дело. Атут, наверное, придётся подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..

– Что же ты молчала до сих пор… милая? – как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово «кретинка» на слово «милая». – Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды… А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!

– Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. – восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.

Но, поняв, что у меня сейчас нет никакого желания «слиться с ней в едином экстазе», как когда-то говорил Шура, перешла на совершенно деловой тон:

– Боже мой, Мартынчик! Ну подумай сам: кому я могу всё это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня всё-таки водили на случку, – так ему бесполезно что-либо вообще говорить…

– Какому ещё «болвану»? – удивлённо спросил я.

– К такому же, как я, карликовому пинчеру – Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше, чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же – истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает…

Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни ещё что-то такое болтала, но я уже слушал вполуха.

В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха…

…как уберечь Монику?..

…как связаться с полицейским Рэксом?..

…как, в конце концов, мягко выражаясь, нейтрализовать Хартманна и Мозера?..

– Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? – спросил я у Дженни.

– Что?.. – переспросила Дженни.

– Я спросил: любишь ли ты Монику? – разозлился я.

– Очень! – искренне воскликнула Дженни. – А Гельмута – видеть не могу!!!

Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще…

– Прекрасно, – сказал я. – А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?