обнажаться космическая бездна», - скажет позднее поэт (78).
История XX века - мифологична. Одни мифы были разрушены, другие пришли им на смену. Истоки «публицистичности» кузнецовского стиля следует искать именно в социальной мифологии.
В наиболее интересном сборнике с «говорящим» названием: «После вечного боя» (89 г.), в котором были собраны новые стихи, а также те, которые не могли быть опубликованы раньше, поэт все чаще и чаще говорит языком злой и одновременно печальной сатиры («Откровение обывателя», «Очевидец», «Захоронение в Кремлевской стене», «Ложные святыни» и др.). Его «Триптих» начинается так:
«Я вижу Ленина и Сталина выпукло, во времени», - отмечает Ю. Кузнецов.
С горечью поэт говорит о Доме, о физической и духовной заброшенности России, в которой она находится до сих пор:
Кузнецов, не отделяя себя от народа («Мы забыли о самом высоком После стольких утрат и измен»), понимает, сколь велика наша общая вина за то состояние беспамятства, в которое погружена его душа. Поэт с ужасом наблюдает, как русский народ, невозмутимо-равнодушный, «изрядный хозяин двора, Но не державы», сидит сиднем с «головой пустопорожней», «в чем мать родила», -
Лирический герой Кузнецова одинок, и это не удивительно, ведь «русскому сердцу везде одиноко», но он все-таки пытается пробудить народ от страшного сна, вытащить его из бездны, поднять «душу, не помнящую родства» до осознания высоты национальных идеалов добра, любви и красоты, повторяет великие имена, «забытые землей», отчаянно призывает: «Трудись, душа ты окаянная!» Но, увы, слышит до боли знакомое эхо:
«Сон разума» тут же рождает чудовищ:
«Нас окружают бесы!» - восклицает Кузнецов вслед за Пушкиным и Достоевским и со стоном в груди обращается к народу:
