(Ю. Кузнецов, «Горные камни»)
Необходимо отметить следующее: Кузнецов сознательно идет на обострение ситуации (вызывая возможные обвинения в плагиате), повторяя вслед за Платоновым ярко индивидуальное определение «терпеливая кора». Фактическая связь двух текстов: платоновского и кузнецовского держится только на этом единственном слове. Безусловно, в текстах существует целый ряд иных параллелей, однако их явно недостаточно для того, чтобы сделать вывод о прямом цитировании платоновского текста. И тогда Кузнецов оставляет явную улику - повторяет за Платоновым словосочетание «терпеливая кора». Это служит ярким знаком цитатности его произведения. Для того, чтобы ответить на вопрос, зачем поэту потребовалось «обживать и осваивать» чужой образ, необходимо рассмотреть контекст каждого из приведенных текстов.
Платоновская чинара увидена глазами одной из героинь рассказа «Такыр» - несчастной «рабыни» Заррин-Тадж. Обесчещенная, беременная от человека из чуждого племени (особенно обращает на себя внимание параллель: «чужой» ребенок - «чужой», мертвый камень), проданная «замуж», она сопоставляет свою судьбу с судьбой «старинной» чинары. Доля Заррин-Тадж бесславна и печальна («Ближний туркмен смотрел на нее обоими глазами, довольный, что девушка скоро привыкнет быть женой, если умеет плакать, и смирно умрет под яшмаком в Туркменистане»). Она предвидит собственную участь и учится у чинары покорному терпению и забвенью собственного горя («Пусть горе мое врастает в меня, чтоб я его не чувствовала»). Таким образом, в тексте Платонова присутствует развернутая параллель: чинара - Заррин- Тадж.
«Горное дерево» описано Кузнецовым извне; для того, чтобы понять смысл этого образа, необходимо обратиться к общему контексту его поэзии (он не дает прямой расшифровки своего образа). Кузнецов часто обращается к очень важной для него теме постороннего присутствия внутри какого-либо явления (в этом отношении «горные камни» тождественны такому образному ряду, как плавник, вышедший из земли и подрезающий корни; нечистая сила, поселившаяся во дубу; «железо в любви»; «гвозди, растворенные в крови» из «Поэмы гвоздя» (последнее сопоставимо с мандельштамовской строкой «И с известью в крови для племени чужого /Ночные травы собирать»)). Несоответствие этих двух начал, внешнего и внутреннего, приводит к трагическому гротеску, особо любимому Кузнецовым (отсутствующий в тексте Платонова дятел у Кузнецова - персонаж, необходимый для раскрытия этого гротеска: дерево оказывается каменным). При этом как одно, так и другое начало - страдающее (не только камень «тело корявое» рвет, но и сами камни, в свою очередь, «просят ответа» и «от боли кричат в забытьи»). Трагическая коллизия в стихотворении «Горные камни» практически неразрешима, это - роковая мука страдающего мира.
Кузнецов вступает в полемический диалог с Платоновым. Платонов устами своей героини утверждает, что горе может «врасти» так, чтобы его можно было не почувствовать. Кузнецов подвергает это суждение критике, считая, что изжить «горе», источник боли так, чтобы не замечать его, невозможно. Какой бы «терпеливой» ни была бы «плакучая» (то есть «нетерпеливая») кора дерева, все равно изжить в себе враждебное начало дерево не сможет. Оно обречено нести в себе камни, и это в данном смысле - его камни, это - то самое «чужое свое», которое никогда не сможет стать ни своим, ни чужим.
Исследуемое стихотворение написано в период создания метаморфоз («Родство», «Мел», «Из земли в час вечерний, тревожный...»). Сам по себе его сюжет метаморфозой не является, однако для Кузнецова он равен метаморфозе (то, что должно было быть несоединимым, вдруг причудливым образом соединилось).
Итак, то, что на первый взгляд могло показаться «заимствованием» у Платонова и даже «переложением» Платонова, в действительности оказалось полемикой с писателем.
Особенно четко схема воздействия отрицания чужого текста прослеживается в таких стихотворениях Кузнецова, как «Осколок» и «Не сжалится грядущий день над нами...»
Стихотворение «Осколок» является полемическим откликом на известнейшее произведение Сергея Орлова «Его зарыли в шар земной»:
Это стихотворение было остро воспринято Кузнецовым, поскольку затронуло болезненную для него тему. Проанализировав ее, можно понять, почему торжественно-статуарная картина вызвала резкую отповедь: Кузнецов считает, что «погибший» несет на себе значительную часть вины за катастрофичность мироздания, поэтому Кузнецов не может принять попытку окончательно «упокоив» его, «похоронив» (пусть даже с наивысшими почестями).
В результате поэт рисует прямо противоположную картину:
Таким образом, внутренне самодостаточный, «примиряющий» ритуал похорон солдата под пером Кузнецова обретает черты трагической пародии.
Стихотворение «Не сжалится грядущий день над нами...» также представляет собой отповедь целому направлению в философской поэзии, выраженному, прежде всего, в произведениях Николая Заболоцкого и
