Возможно, что «змеиное пространство» не менее   самодостаточно и рутинно,   чем   пространство  человеческое   (во  всяком   случае, одинаково   фантастичны   как   «змеиные  травы»,     увиденные пассажирами, так и «гудок», вдруг раздающийся «среди мысли»; для  «змеиного мира», мира сознания появление поезда является такой же фантастикой, как для нашего мира - его исчезновение). Волшебно не существование «того» пли «этого» измерении, волшебно их неожиданное сопряжение. Здесь сознательно употребляется слово «волшебно», поскольку фантастическое стихотворение Кузнецова не научно- фантастично; способ реализации чуда (сопряжения двух несопрягающихся измерений) намеренно взят автором из сферы мифа (а не из сферы науки). Поэт не заботится об обосновании перехода объекта    из одного измерения в другое с точки зрения законов материального мира. Поезд оказался в другом мире потому, что навстречу ему ползли змеи; разгадка возникновения чуда кроется в слове «змеи», ведь это - сакральные существа, стало быть, они могли стать проводниками в новое измерение.  В стихотворении «Змеиные травы» миф доказывает свою реальность и могущество, совершая  своеобразное  мгновенное  «замыкание»  между  двумя мирами.   При этом  не-мифо-реальность,  живущая не по законам мифа,  но по рациональным законам мироздания, уничтожается. Так   происходит   «прорыв   в   неизвестное».   Подобная   схема соотношения двух миров встречается в целом ряде стихотворений Кузнецова (назовем самые известные из них - «Родство», «Снег», «Из земли  в час вечерний, тревожный...»).   Интересно,   что в литературе двадцатого века  существует  ряд   произведений, написанных  задолго до  Кузнецова,   в  основе  которых  лежит достаточно  сходная  система  соотношения   миров.   Например, мифологическая поэзия Вячеслава Иванова.