любованием самоцветными переливами славянской души, с неизбывной, казалось бы, дремотой, вдруг сменяющейся порывами неукротимой энергии.
Я думаю, что Кузнецов понятие 'русское' отождествляет с понятием 'духовное', 'живое', 'неисчерпаемое'.
Для того чтобы 'сражаться с невидимым злом, что стоит между миром и Богом', и воплощать в искусстве постоянное ощущение: 'Дивны, дела твои, Господи, и моя душа вполне понимает это' -- сил надо неимоверно много.
Кузнецов и опирается на фольклор, и не только на славянский, как на великую и живую силу; народные предания, притчи, пословицы, сказки сами по капиллярам души поднимаются из глубин веков и питают его творчество. А иногда прорываются как из артезианских скважин.
Говорят, миф -- обломок древней правды. Обломок -- это тоже хорошо. Поэт берет его и делает краеугольным камнем своих созданий. Иногда миф и легенда берутся из летописных источников ('Сказание о Сергии Радонежском'), иногда творятся почти исключительно воображением.
Поэту интереснее беседовать с тенями великих, чем с румяными критиками. На границе тысячелетий он чувствует потребность в Высоком Совете. Для него живы и Пифагор, и Катулл, и Эсхил. Он мог бы согласиться со Смеляковым: 'И современники, и тени в тиши беседуют со мной'.
Но он тянется сном и духом не только к ученым мужам.
Его чувства к спартанской Елене, из-за которой разгорелась Троянская война, а также к мифической Европе подлинны и безусловны.
Он признается в любви, да так признается, что не одна современница пролила слезы, завидуя деве, плывущей на быке.
В любовной лирике Кузнецова есть весь спектр чувств: от мятежной страсти до благоговения. Стихотворения 'Мне снился сон, когда в меня стреляли...', 'Звякнет лодка оборванной цепью...', 'Я любил ее чисто и строго...', 'За дорожной случайной беседой...', 'Справа -- поле с кругами трамвая...', 'Ты зачем полюбила поэта...', 'Мы полны соловьиного свиста...', 'Серебряная свадьба в январе' -- настоящие жемчужины этой темы.
Расписывать достоинства лирических стихов -- значит в какой-то мере уподобляться Янкелю из 'Тараса Бульбы', который попытался изобразить красоту дочери воеводы, возлюбленной Андрия. Он 'постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту, расставив руки, прищурив глаз и покрививши набок рот, как будто чего-нибудь отведавши'.
Чтобы не 'прищуривать глаз', лучше процитирую несколько строк из любовной лирики Юрия Кузнецова:
Каковы особенности поэтики Юрия Кузнецова, кроме того, о чем уже сказано?
Это -- многозначный символ, служащий стержнем многих созданий, яркая антитеза, емкий поэтический образ, дерзость заглядывания в самые темные закоулки души, умение, подобно Даниле- мастеру, брать красоту в опасной близости от темной силы.
В настоящее время Солженицын делает выписки из словаря Даля тех слов, которые, по его мнению, можно вернуть в речевой обиход. Работа похвальная.
А Кузнецов оживляет многие архаичные слова стихами. Я помню, как встрепенулась читающая публика, встретив слово 'извет' во втором четверостишии поэмы 'Золотая гора':
Подсолнух в стихотворении 'Черный подсолнух' отворачивается от померкшего солнца -- 'оскверненной святыни' -- и присягает луне.
Почему он не свел счеты с жизнью вместо новой присяги? Но ведь луна светит солнечным светом, только отраженным.
Подсолнух ловит преломившийся свет прошлой любви и живет -- им. Кто-то увидит это по-другому, потому что стихи глубоки.
А как емок образ философа в стихотворении 'Учитель хоронил ученика...'! Философ вызывает самые разные чувства: он и смешон в своем споре с покойником, он и забавен в своей скрываемой зависти к ученику, посмевшему его опередить в дороге за 'полным знанием', он и велик тем, что жив одним духом. Кроме того, видишь его плешь и слышишь его бормотание.
В стихотворении 'Свеча в заброшенной часовне' на пространстве в двенадцать строк дана выразительнейшая картина 'подвига небывалого'. Мужик, проезжая зимним лесом, видит в заброшенной часовне горящую свечу.
