Тютчевская дремота пантеична:
Если обломовская дремота лежачая, державинская сидячая, тютчевская плавучая, то лермонтовская ходячая. Она космична:
Тургеневская дремота едет по дороге. Она лирична:
Взгляд дорожного лежебоки устремлён ввысь. Это важно. Во всех случаях русская дремота открыта и восприимчива и не исключает Бога. Западная дремота резко отличается от восточной. Она не принимает Бога, зато исторгает своё эго. 'Сон разума порождает чудовищ' (Гойя). Дремота Эдгара По породила зловещего 'Ворона' — математически выверенное видение, близкое к галлюцинации.
К двадцатому веку мифическое сознание в русской поэзии измельчало. Печать вырождения лежит на всех стихах Ф. Сологуба. Кроме его 'Чёртовых качелей', ничего не запоминается. В экзотических туманах Гумилёва миф мелькнул четыре раза: 'Жираф', 'Память', 'Слово', 'Заблудившийся трамвай'. Немного больше у Есенина: 'Шёл Господь пытать людей в любови', 'Тихо в чаще можжевеля по обрыву', 'Клён ты мой опавший, клён заледенелый', в третьей части 'Сорокоуста' и в 'Чёрном человеке'. Один раз мелькнул у Смелякова — 'Пряха'. У Клюева мифическое сознание застыло в догмате. Оно, в сущности, мертво и работало на холостом ходу. Это впервые заметил Есенин:
Спустя много лет композитор Георгий Свиридов, большой почитатель Клюева, захотел написать музыку на его стихи, но не смог. Он не обнаружил в них внутреннего дыхания. 'Его поэзия статична', — отметил он в дневнике. Но Клюев повлиял на Есенина и Тряпкина. Всё, что они взяли у Клюева, у них сдвинулось с места и заиграло. Образцы Тряпкина: 'Летела гагара', 'Скрип моей колыбели'.
В общих чертах я обозначил тот образный массив, который пусть имеет в виду читатель, приступая к моим стихам. Заодно добавлю сюда Державина: 'Бег', 'Водопад'; Кольцова: 'Не шуми ты, рожь, спелым колосом', 'Соловьём зелёным юность пролетела', 'Лес', 'Что, дремучий лес, призадумался', 'Не весна тогда жизнью веяла'; Боратынского: 'Недоносок', 'Приметы'; Некрасова: 'Меж высоких хлебов затерялося', 'Влас', 'Зелёный шум'; Константина Случевского: 'После казни в Женеве', 'В листопад', 'Упала молния в ручей', 'Элоа'.
Теперь о себе. Я поэт с резко выраженным мифическим сознанием. Оно проявилось не сразу, хотя свой первый символ увидел весьма рано. Ему я обязан первым воспоминанием. Мне было с небольшим два года. Помню, как долго открывал тяжёлую калитку с высоким кольцом. Выйдя на улицу, увидел сырой, мглистый, с серебристой поволокой воздух. Ни улицы, ни забора, ни людей, только этот воздушный сгусток, лишённый очертаний. Конечно, такое воспоминание не случайно. Это было то самое туманное дремлющее семя, из которого потом выросло ощущение единого пространства души и природы.
Первые стихи написал в девять лет и долго писал просто так, не задумываясь, что это такое. Я
