не рассказать. Звали его Леапольд, именно, не Леопольд, а — Леапольд, с ударением на «а», он сам так просил всех его звать. Наивный и по-детски доверчивый, хлебнувший за долгую жизнь много горя, испытавший на себе всю мерзость сталинской и последующих эпох, он с годами стал жутко всего бояться. Например, он запрещал Анатолию выкладывать на подоконники яркие или дорогие вещи, чтобы «не провоцировать грабителей». Однажды он чуть не впал в истерику, увидев на подоконнике апельсин, по его мнению, это был явный признак богатства, который мог привлечь внимание всех воров и убийц округи. Кстати, опасения его сбылись, и Анатолия 5 сентября 1995 года благополучно (для жуликов) обворовали.

Как-то Юра Лесной предложил разыграть, ради шутки, его Леапольда. В тот вечер в гости к Анатолию мы собирались прийти вчетвером: Юрий Лесной, друг нашего театра Сергей Купецкий с женой и я. Мы позвонили Леапольду как будто бы из коллегии адвокатов и сообщили, что Толя стал обладателем огромного наследства из-за границы. Все были в хорошем настроении, и Юрий предложил сыграть сценку, что к Толе приехали из-за границы иностранные юристы, чтобы официально сообщить печальную новость о кончине в Америке какого-то его родственника и оформить документы на наследство, составляющее более полумиллиона долларов (!!!). Бизнесмен Купецкий должен был исполнить роль богатого американца, сам Лесной — итальянца, а я — немца.

Как только наша веселая компания ввалилась в комнату Анатолия и на столе появились бутылки, не заставил себя ждать и Леапольд… Дело в том, что он всегда на стреме, поэтому в курсе всего, что происходит в доме и во дворе. Леапольд сразу нас засек, а так как выпить он не дурак, то решил войти с нами в контакт. Предлог для прихода у него был — он принес Толе «телефонограмму» из «адвокатской конторы». Леапольд с нескрываемым интересом разглядывал все, стоявшее на столе. Едва он замолчал, встал из-за стола Купецкий и стал что-то говорить ему по-английски. Леапольд внимательно все выслушал и, разумеется, ничего не понял. Тогда Длусский ему объяснил, что это господин Джонсон, он приехал специально из США, чтобы сообщить Анатолию о наследстве в 700 тысяч долларов, которое завещал ему умерший недавно богатый родственник. После этого Купецкий показал всем какие-то бумаги на английском языке, в которых действительно фигурировала названная сумма — 700 тысяч долларов. Потом, когда Леопольд ушел, Сергей нам объяснил, что в этот день он подписал с одной английской фирмой контракт как раз на такую сумму, и все бумаги были у него еще при себе. А в тот момент у Леапольда округлились глаза, а мы, чтобы окончательно «дожать» старика, представили ему еще «немецкого» гостя, а за ним — «итальянского». Когда «официальная» часть закончилась, совершенно обалдевшего Леапольда усадили за стол и стали обильно потчевать. Во время застольной беседы мы задавали ему вопросы, которые тут же «переводил» Толя, и которые иностранцам всегда казались обычными, а нам, в коммунистические времена, — провокационными. Мы спрашивали его об отношении к властям, об условиях жизни, о безработице и преступности. Старая закалка из Леапольда еще не выветрилась, да она, наверно, из людей его поколения не выветрится никогда, поэтому он отвечал уклончиво, старался как-то выкрутиться, чтобы избежать прямого ответа, чем очень нас забавлял. Он прибалдел от общения с «иностранцами» настолько, что даже полушепотом произнес тост за великого вождя итальянского народа Муссолини. Правда, от тоста за немецкого вождя того же времени пить тактично отказался…

Часа через полтора опьяневший от выпитого и невероятной новости о свалившимся на Толю богатстве, хозяин Анатолия ушел спать на свою половину, а мы перешли на более понятный нам русский язык и еще долго веселились, обсуждая Юрину удачную выдумку.

Назавтра, придя на репетицию, я с удивлением обнаружил, что от вчерашнего хорошего настроения Длусского не осталось и следа. Оказывается, утром, когда Анатолий едва пробудился и еще лежал в постели, в его комнату, робко постучав, вошел Леапольд в своем парадном костюме при галстуке и почему-то в кепке, а за ним — его жена, тоже нарядно одетая. Низко поклонившись Анатолию в пояс, они извинились и сказали, что раз он стал теперь таким богатым, они решили — только, ради Бога, чтобы он на них не обижался — повысить ему квартирную плату в два раза…

Родился и вырос Владимир в Киеве, но родители его родом из Беларуси, поэтому и в Минске он себя чужим никогда не считал. Почему он уехал из Киева? На то было несколько причин. Во-первых, в те времена перестройки на Украине зарождающуюся свободу слова и другие еще слабые ростки демократии душили намного сильнее, чем у нас, поэтому в родном городе Перцов не мог в полной мере реализовать свои творческие способности, а они, как и запас энергии, у него очень большие. На мой, разумеется, субъективный взгляд, Владимир Перцов входит в пятерку лучших писателей юмористов СНГ. Во-вторых, он женился (это была то ли третья, то ли четвертая его женитьба, что для «Христофора» стало почти нормой) на минчанке. Были еще и другие, менее серьезные причины, но, думаю, хватило бы и первых двух.

Возможно, кто-то не согласится с моей оценкой творчества Владимира Перцова, считая его недостаточно популярным, поэтому хочу еще раз подчеркнуть, что я говорил о таланте, а не об известности. В том, что Перцов менее знаменит, чем, например, Альтов или Коклюшкин, виноват прежде всего его сложный и противоречивый характер, а не достигнутый им уровень мастерства. Но об этом потом. А пока давайте вернемся в те, теперь уже далекие, времена, когда переполненный идеями честолюбивый, талантливый и энергичный писатель Владимир Перцов впервые появился в Минске. С самого начала он развил очень бурную деятельность, поэтому неудивительно, что довольно скоро в сферу его интересов попали и мы, будущие «христофоровцы». О том, как зарождался наш театр, я уже писал, хочу только отметить, что поверили мы все Перцову прежде всего потому, что почувствовали в нем очень сильную, даже властную, личность. Не знали мы тогда, что сила этой личности способна не только на созидание, но и, к сожалению, на разрушение, точнее на саморазрушение. Создав «Христофор», Перцов потом очень много сделал такого, что вполне могло разрушить театр. И если, слава Богу, «Христофор» устоял, то в этом огромная заслуга артистов, сам же Владимир Васильевич покинул свое детище в нелегкие для него времена, чем и себе, уверен, навредил, и немало новых проблем создал всем остальным.

В свое время много разговоров среди эстрадников вызвал случай, происшедший на одном из писательских семинаров в Подмосковье. Затянувшееся было обсуждение предложенных авторами рассказов было прервано неожиданно вставшим Владимиром Перцовым. Он громко, на весь зал, сказал: «Сколько можно говорить об этих бездарных произведениях? Чтобы вы поняли, как нужно писать для эстрады, давайте я лучше прочту вам свой рассказ». И начал читать. Рассказ, в самом деле, был неплохим, но предшествовавшее ему заявление настолько ошарашило всех присутствующих, что никто из них не смог после даже улыбки выдавить из себя.

Или вот еще ситуация. Примерно через год после создания «Христофора» к нам впервые с предложением о сотрудничестве пришли представители Белорусского телевидения. Режиссер Майя Горецкая хотела сделать передачу о новом театре. Перед этим она беседовала со мной и с другими артистами, и мы с радостью приняли ее предложение, потому что уже тогда понимали, что только телевидение может дать и театру, и каждому из нас настоящую популярность. А без нее мы не могли рассчитывать ни на государственные дотации (в ту пору это еще было возможно), ни на свое собственное здание, ни на другие блага. К приходу Майи мы приготовили лучшие свои номера и ждали ее с нетерпением. Но когда она появилась, Владимир Васильевич предложил ей сесть рядом с ним и сказал:

? Майя, я несколько лет проработал на киевском телевидении и ушел оттуда, потому что оно такое же поганое, как и ваше белорусское. Будь моя воля, я бы вас всех повыгонял оттуда к чертям собачьим. Но раз вы уже пришли, мы покажем вам несколько наших номеров, можете их взять, но хочу, чтобы вы знали мое мнение.

Все это было сказано таким тоном, что у Майи глаза на лоб полезли от удивления. Она привыкла к тому, что все принимали ее всегда с огромным уважением и не знали только, как получше выразить свою благодарность, а тут пришлось выслушать такое… Как человек воспитанный и интеллигентный она, конечно, посмотрела все, что мы ей показали, но, уходя от нас, лишь сдержанно сказала:

? Спасибо. Я подумаю.

Думает она до сих пор. Не знаю, говорила ли она о нас что-нибудь другим режиссерам телевидения, но факт таков, что долгие годы к нам оттуда больше никаких предложений не поступало…