апельсин в глубокой чёрной вазе. Наконец Педер выпустил мою пятерню. Я тут же сунул её в карман. — Ты где живёшь? — спросил он. — На Киркевейен, вверху, — ответил я. — Здоровско, — ответил он, — нам по пути.

Мы свернули в сторону аллеи Бюгдёй. Я поднял было каштан, но тотчас бросил его. Я ж здесь не каштаны собираю. Я был растерян и счастлив, счастлив и смущён, напуган и рад. Дело шло к тому, что я обзаведусь другом. Сперва мы молчали. Педер насвистывал мелодию из радиоконцерта по заявкам, я её не знал, однако тоже принялся свистеть за компанию. Так мы дотерпели до утла улицы Нильса Юле, но тут хором прыснули, а разом свистеть и смеяться ещё никому не удавалось. Мне пришлось восемь раз хлопнуть Педера по спине, пока он не просмеялся и тоненьким голосом спросил: — Ну и что будем делать? — Ты о чём? — Что родителям скажем? Что тебя выперли с танцев потому, что ты полез ко мне целоваться? — У меня мгновенно пересохло во рту. Об этом я и не подумал. — По-твоему, Свае позвонит им? — Педер выпрямился и передёрнул плечами. — Может, да. А может, нет. — Он обернулся и вперился взглядом в противоположный тротуар. — Гляди-ка, — шепнул он. Это была та девочка. Наша девочка из школы танцев, самая красивая из всех неприглашённых некрасавиц. — Эй! — крикнул Педер. Она остановилась между деревьями и посмотрела на нас. Педер глянул на часы, схватил меня под локоть и потащил на ту сторону. Она ждала на лунной дорожке. Её красный плащ поблёскивал. Наверно, она зябла. И дула на пальцы, как будто держала птенчика в ладонях. — Тебя тоже выгнали с танцев? — спросил Педер. Она опустила руки. — Никто не хотел танцевать со мной. Я ушла. — Так она и сказала: «никто не хотел танцевать со мной». Педер кинул на меня быстрый заговорщицкий взгляд и с улыбкой повернулся к ней опять. — Никто? А что, ты думаешь, я собирался сделать, когда это чучело пристало ко мне? — Он притянул меня поближе. Я поклонился. Она снова поднесла руки к лицу и чуть раздвинула губы в улыбке. — Вы серьёзно думаете, что я стала бы с вами танцевать? — Педер помолчал немного, потом пожал плечами: — Может, да. А может, нет. Ты как считаешь, Барнум? — Может, да. А может, нет, — с лёгкостью ответил я. Она сделала шаг в мою сторону. — Как-как тебе зовут? — спросила она. Я протянул ей руку, и она взяла её. — Барнум, — решительно ответил я. Она ещё подержала свою руку в моей, или я её не сразу выпустил. — А я Педер, — так же громко представился Педер. Новое рукопожатие. Наконец очередь дошла до неё. — Вивиан, — сказала она. — Может, я и согласилась бы потанцевать с вами.

Мы пошли вверх по аллее Бюгдёй, все втроём, Вивиан шла посерёдке, между мной и Педером. Не знаю, как уж вышло, но чувство было такое, будто мы знакомы с пелёнок и всю жизнь только то и делали, что гуляли втроём под каштанами в волглых сумерках, хотя друг о друге мы не знали ровным счётом ничего помимо того, что первый день в школе Свае оказался для нас и последним. — Придумал, — вдруг сказал Педер. — Будем надеяться, что Свае не станет звонить родителям. И сделаем вид, что ходим на танцы. Идёт? — Он нагнулся, подхватил с земли каштан и сунул его в карман. — Идёт? Тогда мы сможем каждый вторник встречаться и делать что заблагорассудится.

Так и повелось. Всю осень каждый вторник мы, экипированные, как на танцы, встречались под красным буком в Гидропарке. Спрятавшись за деревом, мы смотрели, как несчастные танцоры ныряют в Торговый дом. И от души потешались над ними. Мальчишки походили на пингвинов. А девчонки на павлинов. Налюбовавшись, мы что-нибудь придумывали. Шли в кино, если было на что, обычно Педер бывал при деньгах, или спускались в туннель на Скёйене и стояли обнявшись, пока поезд грохотал у нас по головам, сидели в «Студенте» с одним молочным коктейлем на троих или слушали радио в комнате Педера. Но в тот первый вечер мы просто пошли вместе домой. На взгорке аллеи Бюгдёй Вивиан свернула в ворота у церкви Фрогнер, она сбежала от нас, не сказав ни слова, правда, обернулась в темноте подворотни, подняла руку, приложила палец к губам и была такова. Педер посмотрел на меня: — Ни черта себе. Жить попа к попе с церковью. Скучная история, однако. — Может, у неё отец пастор, — ответил я. Мы побрели дальше к Фрогнеру. — Стильно: просыпаться каждое божье воскресенье оттого, что над головой бухают в колокол, — сказал Педер. — Стильнее некуда, — поддакнул я. Педер рассмеялся: — Точно, папаша у неё пастор. Значит, мы её спасём. — Я не совсем понял его, но заранее был готов на всё. — Знамо дело, — сказал я. — А твой отец чем занимается? — спросил Педер. Я задумался. — Всем понемногу, — шепнул я. — Повезло. Мой всем сразу.

У дома, обнесённого оградой, с иллюминацией во всех комнатах, Педер притормозил. Вот как он живёт — собственный дом с садом и флагштоком. На воротах табличка Осторожно, собака. — У вас есть собака? — спросил я и услышал собственную глупость. — Два года как умерла. Но надпись мы оставили. — В проулок свернул автомобиль, возможно бывший прежде «воксхоллом». Колпаки на колёсах дребезжали, бампер держался на честном слове. Авто, оставлявшее за собой фейерверк искр по всей улице, вкатило в гараж у дома Педера и с грохотом стало там. Из него выкарабкался мужчина в огромной шляпе и с плоской сумкой под мышкой; утирая чумазое лицо, он двинулся к нам. — В этом гараже не повернёшься, щель да и только. Опять немножко не рассчитал, — простонал он. — Похоже, придётся ехать в ремонт. — Привет, пап, — поздоровался Педер. Так, это его папа. Он остановился и улыбнулся нам: — Ну и как вам понравилось на танцах? — Педер неопределённо пожал плечами. — Скукотища. — Папа засмеялся и повернулся ко мне: — А вы думали?! Вот тебе на кой чёрт фокстрот? Фехтовать и то лучше. Ты кто? — Это Барнум, — ответил Педер. — Здорово, Барнум. Останешься с нами ужинать? Если, конечно, собаку не боишься. — Я поклонился и сказал «спасибо, нет». Это был бы перебор впечатлений. Я хотел домой: мне надо было отдохнуть и уложить в душе этот вечер. Я буду беречь его, тратить с умом. На прощание я схватил Педера за руку, точно боясь упустить, хотя он стоял совершенно спокойно. — Ты можешь пообедать завтра у нас, — выпалил я. — Барнум, прекрасная идея. Да, Педер? Тем более нам с мамой надо уехать. — Педер улыбнулся: — Когда приходить? — В пять! — выдохнул я и выскочил за ворота. Впервые в жизни меня пригласили на ужин, и сам я первый раз позвал товарища домой, а это ли не триумф, не апофеоз дружбы: твой кореш обедает у тебя дома. Я ликовал всю дорогу до дома, в чемпионских туфлях Матиесена я чувствовал себя чемпионом мира: я завоевал друга, я теперь кому-то приятель, мне надо было немедленно поделиться сногсшибательной новостью, одному мне она была не по силам, у меня же плечи узкие и сердце небольшое. Но когда я ворвался домой, там никого не было, мама пошла на Северный полюс за Болеттой, а отец уехал, вечная история, всё время он что-то улаживал, не мог усидеть на месте, заедет ненадолго, кум королю или мокрая курица, покуролесит, оставит грязную рубашку и несколько купюр и ищи- свищи. На самом деле хорошо, подумалось мне, что я один в такую минуту, у меня ведь за душой ещё и обман, столь же грандиозный, как и правда. А язык пока плохо поворачивается, чтобы в объяснения пускаться. Как я скажу маме и Болетте, что я завязал с танцами, что меня выгнали, они ж наверняка заплатили Свае вперёд и деньги им вряд ли вернут? Я поставил туфли на полку в коридоре. Повесил блейзер на плечики и снял галстук. Выпил на кухне стакан молока, пошёл в ванную и погляделся в зеркало. Левый глаз по краю чуть подёрнулся словно ржавчиной. Ерунда. Я готов был плакать от радости. Да, сейчас самое дело побыть одному: я буду мусолить своё счастье, как ириску. Но, войдя в комнату, я увидел Фреда, он лежал на моей кровати, подложив под голову руки, и смотрел в потолок. — Привет, малявка, — сказал он. Я присел на его кровать. Страшно мне не было. Наоборот, было что ему рассказать. — Я сделал, как ты советовал, — прошептал я. — Знаю, — ответил он. — Откуда? — спросил я ещё тише. — Как зовут эту тётку на танцах? — Свае, — ответил я. — Точно. Она и звонила. — У меня упало сердце. — Звонила сюда? — Фред вздохнул и снова устремил глаза в потолок. — Куда ж ещё? — Язык прилип к гортани, жёсткий и шершавый, как наждак. — Она разговаривала с мамой? — Нет. Она разговаривала со мной. Скажи, повезло, что я был дома один? — Фред замолчал. Меня жгло нетерпение. — И что Свае сказала? — Фред закрыл глаза: — Барнум, эта кровать слишком длинна для тебя. Если отрезать от неё половину, у нас будет больше места. — Ради Бога, — прошептал я. — Фред, что Свае сказала? — Он улыбнулся. — Что ты вёл себя безнравственно, Барнум. — Безнравственно? — Да, Барнум. И это ты должен объяснить мне попонятнее. — Я отвёл глаза. На столе лежала «Физиология». Возможно, он листал её. И наткнулся на формулу Барнума. — Я поцеловал девочку. — Ты поцеловал девочку? — Да, Фред. — И тебе хватило роста? — Она сидела, — ответил я и в свою очередь прикрыл глаза. Но услышал, что Фред поднялся с кровати. — Я сказал, что я твой отец. И что я накажу тебя. — Фред засмеялся. И сел рядом со мной. Глаз открыть я не решался. — Мне бы быть твоим отцом, — сказал он. — Вместо этого говнюка, который так представляется. — Фред положил руку мне на плечо. — Мне удалось всё-таки добиться исключения, — пропищал я. Фред похлопал меня по спине и долго молчал. Мне б хотелось, чтоб он так и молчал и хлопал меня по спине. Я готов был сидеть так всю ночь. — Как же мне тебя наказать, Барнум? — Наказать? Фред, ты чего? — Он потянул на себя руку и с силой провёл ногтями мне по шее. — Как чего? Я же обещал Свае наказать тебя?! — Он отошёл к окну и