Глаза юноши сверкали на закопченном лице, он словно кинжалами разил ими ненавистных врагов, но еще ненавистнее был ему человек, который, не имея о нем понятия, обозвал его бараном.

Ярость, знакомая каждому, обманутому в своих надеждах, овладела юношей, когда он понял, что полк не добился успеха, который заставил бы офицера почувствовать хотя бы легкий укол совести. Этот высокомерный всадник, равнодушно раздававший клички, восседая на коне, точно памятник самому себе, выглядел бы куда как привлекательней, будь он покойником,- думал юноша. И эта мысль была особенно горька, потому что в глубине души он понимал: нет у него теперь права на воистину уничтожающий ответ.

Он так ясно представлял себе таящие яд слова, начертанные алыми буквами: «По-вашему, это мы - стадо баранов?» Теперь их придется вымарать.

Облачив сердце в доспехи гордыни, он высоко поднял знамя. Урезонивал солдат, толкая в грудь свободной рукой. Страстно взывал к каждому, чье имя мог вспомнить. Между ним и лейтенантом, который продолжал ругаться и совсем потерял голову от бешенства, возникла некая незримая связь, появилось равенство. Они поддерживали друг друга, вразумляя полк хриплыми, лающими голосами.

Но полк превратился в испорченный механизм. Двое людей тщетно изливали на него потоки красноречия - он все равно бездействовал. Те солдаты, у которых еще хватало выдержки отступать медленно, теряли остатки мужества при мысли, что их товарищи приближаются к исходной позиции куда быстрее, чем они. Трудно думать о чести, когда все кругом думают только о собственной шкуре. Этот горестный путь был усеян ранеными, чьи мольбы о помощи оставались без ответа.

Вокруг них по-прежнему клубился дым и бушевало пламя. Внезапно сквозь просвет в дымовой туче юноша увидел бурые отряды врагов, перемешанные и рассыпанные так, что, мнилось, их тысячи. В глаза ему бросилось ослепительно-яркое знамя.

И тут, словно этот просвет был заранее подготовлен, неприятельские отряды разразились пронзительными воплями, и сотни огненных вспышек погнались за отступающими. Полк угрюмо ответил залпом на залп, и между противниками вновь заколыхался серый дым. Юноше снова пришлось идти, полагаясь только на многострадальные уши, в которых от melee воплей и пальбы стоял непрерывный дребезжащий звон.

Казалось, их пути не будет конца. Солдат охватила паника - а что, если в дымовой завесе полк сбился с дороги и идет в направлении вражеской позиции? Один раз вожаки этого обезумевшего стада повернули назад и побежали, расталкивая товарищей и выкрикивая, что их обстреляли с той стороны, где, по всем расчетам, должны быть свои. Немедленно растерянность и истерический страх овладели полком. Солдат, который только что с чувством собственного превосходства наводил порядок и уговаривал однополчан спокойно одолевать препятствия, мнившиеся столь неодолимыми, сразу пал духом и, закрыв лицо руками, предался на волю судьбы. Другой громко запричитал, перемежая сетования сквернословием в адрес генерала. Люди метались, высматривая путь к спасению. С бесстрастной регулярностью, словно по расписанию, их настигали пули.

Юноша сперва безучастно шел среди этой толпы, потом остановился, сжимая знамя, словно ожидал, что его сию секунду попытаются сбить с ног. Он бессознательно принял позу своего предшественника- знаменосца в прошлом сражении. Дрожащей рукой отер лоб. Дыхание спиралось у него в груди. В эти короткие минуты, предшествовавшие кризису, ему не хватало воздуха.

- Что ж, Генри, видно, конец нам пришел,- подойди к нему, сказал его друг.

- Заткнись, осел проклятый! - ответил юноша, даже не взглянув на него.

Офицеры вели себя, как политические вожди, которые стараются сплотить толпу перед лицом опасности. Почва кругом была неровная, вся в выбоинах. Солдаты скручивались в любой ямке, пристраивались за любой кочкой, которая, на их взгляд, могла уберечь от пули.

Юноша с некоторым удивлением увидел, что лейтенант молча стоит, широко расставив ноги, держа шпагу так, словно это трость. «Почему он не ругается, голос, что ли, потерял?» - недоумевал юноша.

В неожиданном и напряженном молчании офицера было нечто странное. Вот так младенец, вволю наплакавшись, устремляет взгляд на игрушку, до которой ему не дотянуться. Он погрузился в созерцание, его пухлая нижняя губа вздрагивала от беззвучно произносимых слов.

Лениво и медленно клубился ко всему равнодушный дым. Солдаты, укрывшись от пуль, тревожно ждали минуты, когда, рассеявшись, он откроет, что готовит судьба.

И тут взволнованный возглас молодого лейтенанта вернул к жизни их молчаливые ряды:

- Идут! Глядите, идут! И прямо на нас! - Его голос потонул в свирепом раскате ружейных выстрелов.

Юноша мгновенно посмотрел в ту сторону, куда взволнованно показывал лейтенант, сразу исцелившийся от столбняка, и увидел сквозь предательскую дымку вражеский отряд. Он был так близко, что юноша различал лица солдат. Всмотревшись, даже узнал характерный облик этих людей. Смутно удивился, обнаружив, что их мундиры своим цветом радуют глаз - светло-серые с яркими нашивками. К тому же они все были новехонькие.

Враги продвигались, явно соблюдая осторожность, держа ружья наперевес, и сразу остановились, когда, вслед на криком лейтенанта, заметившего их, синие дали по ним залп. Было очевидно, что они или не ожидали такой близости темномундирного противника, или ошиблись направлением. И тут же их скрыл густой дым от ожесточенных выстрелов однополчан юноши. Напрягая зрение, он пытался определить, попадают ли пули в цель, но перед ним колыхался только дым.

Противники схватились, как двое боксеров. Без устали ожесточенно стреляли друг в друга. Синие, сознавая безвыходность своего положения, были полны решимости отомстить врагу, раз уж он оказался почти рядом. Их выстрелы гремели как-то особенно громко и грозно. Изогнувшись дугой, полк ощетинился вспышками залпов, наполнил округу лязганьем шомполов. Юноша то приседал, то вставал на цыпочки, и несколько раз ему удалось смутно увидеть фигуры в серых мундирах. Их как будто было много, на выстрелы они отвечали без промедления. И шаг за шагом приближались к синим. Он мрачно уселся на землю, поставив знамя между колен.

Глядя на свирепые, по-волчьи оскаленные лица товарищей, он злорадно подумал, что если уж неприятель захватит и сожрет полк, эту здоровенную метлу, то метла может по крайней мере доставить себе удовольствие полезть ему в нутро колючими прутьями вперед.

Но ответные залпы серых становились все менее энергичными. Пули реже свистели в воздухе, и, когда однополчане юноши прекратили, наконец, огонь, дабы выяснить, что же происходит, они увидели только густой колышащийся дым. Люди продолжали неподвижно лежать и смотреть. Докучливый дым вдруг капризно заклубился и медленно пополз вверх. За ним не было ни единой живой души. Можно было бы сказать - вообще ничего не было, когда бы не трупы, валявшиеся на земле в самых невообразимых, нелепых позах.

При виде этого почти все синемундирные выскочили из-за прикрытий и пустились в дикий ликующий пляс. Глаза у них сверкали, из пересохших глоток вырывались хриплые клики торжества.

Еще недавно солдатам казалось, что весь ход событий старается утвердить в них сознание полного бессилия. Эти стычки были как будто для того лишь и придуманы, чтобы синие поняли: они не умеют сражаться. Но вот, когда люди совсем пали духом, маленькая дуэль с противником доказала им, что его перевес не так уж велик, и тем самым помогла одержать победу не только над врагом, но и над собственной слабостью.

Они снова исполнились воодушевления. С гордостью взирали друг на друга, с окрепшей верой - на свое, несущее гибель, но всегда покорное их воле оружие. Они были мужчинами.

Теперь они знали, что уже никто не будет в них стрелять. Им вновь открыты все дороги. Темно-синие ряды их товарищей совсем близко. Издали доносится все тот же грохот, но в этой части поля внезапно наступила тишина.

У них появилось ощущение свободы. Оставшиеся в живых глубоко и облегченно вздохнули и,