смотрел на огонь костра.

Но постепенно он начал приходить в себя, и предметы вокруг него стали обретать форму. Он увидел, что на земле под покровом тьмы спят люди в самых немыслимых позах. Вглядываясь во мрак, различил и поодаль лица, до жути бледные, как-то странно фосфоресцирующие. Они были отмечены печатью глубочайшего оцепенения, столь обычного у выбившихся из сил солдат. Впрочем, их можно было принять и за мертвецки пьяных гуляк. Если бы эту лесную прогалину увидел, пролетая, обитатель небесных высот, он решил бы, что здесь недавно бушевал самый омерзительный разгул.

Напротив юноши, по другую сторону костра, сидел, опершись на ствол дерева, прямой как струна офицер. Он крепко спал, и было в его позе что-то опасно неустойчивое. Одолеваемый, видимо, кошмарами, он вздрагивал и покачивался, как старый дед, хвативший лишнего и задремавший у камелька. Лицо офицера покрывал слой ныли и грязи, челюсть отвисла, словно уже была не в состоянии держаться на предназначенном ей месте. Он был олицетворением вояки, обессиленного пиром, который задала война.

Судя по всему, он уснул, крепко прижимая к себе шпагу. Сперва они так и спали, обнявшись, но потом шпага незаметно соскользнула на землю. Отделанная бронзой рукоять лежала на тлеющих углях.

Горящий хворост отбрасывал розовато-оранжевые блики на лица солдат - одни спали, тяжело дыша и всхрапывая, другие - так беззвучно, словно уже умерли. Кое-где из-под одеял торчали прямые неподвижные ноги. Башмаки были заляпаны грязью, покрыты слоем дорожной пыли, штанины изодраны, распороты по швам терновником, через который пришлось продираться их владельцам.

Костер мелодично потрескивал. Над ним вился дымок. Вверху тихо покачивались древесные кроны.

Листья, повернувшись лицами к огню, отливали серебром, кое-где окаймленным алыми полосками. Справа, сквозь просвет в деревьях, виднелись звезды, брошенные точно пригоршни блестящих голышей на черную гладь ночи.

Иногда в этом зале с низко нависшими сводами приподнимался и тотчас вновь укладывался какой- нибудь солдат, но ложился он на этот раз по-другому, потому что во сне успел изучить все неровности и кочки своей земляной постели. Или же он садился, секунду растерянно моргал, уставившись на костер, бросал быстрый взгляд на простертых товарищей и опять валился наземь, сонно хрюкнув от удовольствия.

Юноша все таким же кулем уныло сидел у костра, пока не вернулся его друг, горластый солдат; он успел запастись двумя манерками и раскачивал их на ходу, держа за тонкие веревочные ручки.

- Ну, Генри,- сказал он,- сейчас мы быстренько приведем тебя в порядок, старина.

У него были суетливые ухватки неопытного фельдшера. Прежде всего он разворошил сучья в костре. Потом, когда они запылали, предложил своему пациенту выпить кофе из манерки. Юноше он показался напитком богов. Закинув голову, он долго не отнимал манерку от губ. Прохладная влага ласково струилась по пересохшей глотке. Выпив все до капли, он облегченно и радостно вздохнул.

Горластый с довольным видом взирал на товарища. Потом вытащил из кармана огромный носовой платок. Сложив его наподобие бинта, середину обмокнул во вторую манерку, в которой принес воду. Этой примитивной повязкой он обмотал голову юноши, причудливым узлом завязав ее концы у него на затылке.

- Ну вот,- сказал он, отошел в сторону и оглядел дело своих рук.- Ты похож на черта, но бьюсь об заклад, что теперь тебе полегчало.

Тот благодарно смотрел на друга. Холодная повязка на распухшей, ноющей голове была словно нежная женская рука.

- И подумать только, ни разу не охнул. Фельдшер из меня вроде как из медведя, а ты даже не пикнул. Молодчина ты, Генри. Другие давно улепетнули бы в госпиталь. Ранение в голову дело нешуточное.

Юноша вместо ответа начал теребить пуговицы на мундире.

- А теперь идем,- снова заговорил горластый.- Идем, я тебя уложу. Тебе нужно как следует отоспаться.

Юноша осторожно встал на ноги, и друг повел его между рядами и кучками спящих солдат. Дойдя до своего места, горластый наклонился и поднял одеяла. Резиновое расстелил на земле, шерстяное накинул юноше на плечи.

- Ну вот,- сказал он.- А теперь ложись и спи.

Юноша со своей теперешней собачьей покорностью улегся по-старушечьи медленно и осторожно. Вытянувшись во весь рост, что-то облегченно, радостно пробормотал. Земля показалась ему пуховой постелью. Потом он вдруг воскликнул:

- Погоди минутку! А ты-то где будешь спать?

- Где, где! Тут же, возле тебя,- нетерпеливо отмахнулся тот.

- Нет, ты погоди минутку,- не отступался юноша.- А на чем ты будешь спать? Ты же отдал мне свои…

- Заткнись и спи! - рявкнул горластый. И строго добавил: - Не валяй дурака.

После такого окрика юноша умолк. Его сковало блаженное дремотное оцепенение. Обволокло и разнежило мягкое тепло одеяла. Голова упала на согнутую руку, отяжелевшие веки постепенно сомкнулись. Услышав отдаленное щелканье ружейных выстрелов, он с отстраненным удивлением подумал, что, должно быть, эти люди никогда не спят. Уютно свернулся калачиком под одеялом и через мгновение уже ничем не отличался от лежавших вокруг него товарищей.

Юноша проснулся с таким ощущением, точно он проспал тысячу лет и теперь ему откроется небывалый мир. Серый туман медленно рассеивался под еще несмелым натиском первых солнечных лучей. Небо на востоке с каждой секундой становилось все великолепнее. Когда юноша приподнялся, ледяная роса обожгла ему лицо, и он немедленно натянул одеяло повыше. Лежал, глядя на листья над головой, которые тихо колыхал ветерок - глашатай утра.

Грохот сражения полнил ревом и сотрясал даль. Эти звуки были отмечены таким убийственным постоянством, как будто у них не было начала и не будет конца.

Вокруг него рядами и кучками спали те же солдаты, которых он смутно видел накануне вечером. Сейчас они наслаждались последними минутами отдыха перед пробуждением. Призрачный свет зари подчеркивал худобу и изможденность покрытых слоем грязи лиц, окрашивая их при этом в трупные тона и придавая безжизненную вялость раскинутым рукам и ногам. Юноша вскрикнул, когда вдруг увидел зелено- бледных людей, во множестве неподвижно и неестественно распростертых на земле. Его выведенный из равновесия мозг принял лесную прогалину за огромный склеп. Он на секунду поверил, что попал в обитель мертвых, и окаменел, страшась, что при малейшем его движении трупы с воем и скрежетом вскочат на ноги. Но почти сразу опомнился. И затейливо обругал себя. Понял, что эта мрачная картина не существует в действительности, она пока что лишь пророчество.

Он услышал потрескивание сучьев, особенно звонкое в холодном воздухе, и, повернув голову, увидел своего друга, хлопотавшего возле небольшого костра. Еще несколько человек двигались в тумане; слышались гулкие удары топора.

Внезапно прозвучала глухая барабанная дробь. Раздалось приглушенное расстоянием пение горна. Дальние и ближние закоулки леса огласились такими же звуками, то тихими, то громкими. Как медногорлые бойцовые петухи, перекликались горнисты. Совсем рядом загремел полковой барабан.

Все множество солдат заворочалось. Один за другим люди приподнимали головы. Воздух наполнился бормотанием человеческих голосов. В нем преобладали басовые ноты проклятий. Сыпались злобные жалобы на неведомых богов - это из-за них приходится воевать в такую несусветную рань. Начальственно прозвенел офи-церский тенорок, и медлительные движения солдат начали убыстряться. Лежавшие вповалку тела отделились друг от друга. Лица трупного цвета скрылись за кулаками, которые медленно ввинчивались в глазницы.